Для лакея нет героя

Наталья Гранцева. Сказанья русского Гомера. 

– СПб.: Нева, 2012. – 224 с.

Классический британский писатель-шпион Сомерсет Моэм в главе «Россия, 1917 год» своих записок, начав с признания «меня послали с секретной миссией в Россию», нескольких едких политических зарисовок, быстро переходит к русской литературе. И вполне в духе «аналитических записок», поставляемых на-гора спецслужбами, дает заключение о причинах ее громадного влияния «в стране его назначения»:

«Именно потому, что у их литературы такая короткая история, русские знают ее досконально… как мы Библию короля Иакова. Так как русскую литературу в основном составляют романы, словесность в России в жизни людей просвещенных играет куда большую роль, чем в других странах.

Что поражает каждого в русской литературе, так это ее исключительная скудость. Критики, даже из числа энтузиастов, признают, что их интерес к произведениям, написанным до девятнадцатого века, носит чисто исторический характер, так как русская литература начинается с Пушкина; за ним следует Гоголь, Лермонтов, Тургенев, Толстой, Достоевский; затем Чехов и все! Люди ученые называют множество имен, но не приводят доказательств, чем они замечательны...»

Как следует из контекста Моэма, «скудость» = узость хронологической базы. Один (XIX) век. Свое заключение британец подкрепляет мысленным экспериментом:

«Я вообразил, что представляла б собой английская литература, начнись она с Байрона, Шелли, продолжись Диккенсом, Теккереем и закончись на Джордже Мередите. Первый результат: этих писателей очень возвеличили бы…»

«Неподкрепленные» (подлинным читательским интересом) имена в модели Моэма, это: Сумароков, Ломоносов, Херасков, весь XVIII век. Можно обидеться на «британского шпиёна», да только первый же навскидку квазифольклорный пример подтвердит. В «Покровских воротах» блистательный Костик, указывая Хоботову на крайнюю неактуальность, занудность чего-то, бросает: «… это, простите, какой-то Херасков!» – «Костик, вот только не ругайся!» – отвечает третий участник сценки, Савва Игнатьевич, «глас народа».

В своей книге «Сказанья русского Гомера» издания декабря 2012 года поэт Наталья Гранцева поднимает тяжелый филолого-историко-политический пласт, открывая великий эпос «Россиаду» и его автора, действительного тайного советника, куратора Московского университета Михаила Матвеевича Хераскова. Посвященная взятию Казани Иваном Грозным, «Россиада» стала событием 1779 года, автор, по свидетельству «Русского биографического словаря» Половцева: «официальным Российским Гомером. И добро- и недоброжелатели отмечали: Херасков занял сие положение в силу «вакантности трона», единственная до него попытка русского эпоса, «Петр Великий» Ломоносова оборвалась на «Песни второй». Ну а далее стремительно летящий XIX, последние благодарные оценки Державина, Батюшкова заглушены гулом ниспровергателей, и вот Херасков оказался выброшенным вместе со своим веком... ну или, скажем, – вместе с литературой своего века.

В этом, казалось, «объективном историческом процессе» Наталья Гранцева выхватывает и «субъективное», точнее – одного субъекта, более всего и всех способствовавшего ниспровержению «Россиады» и ее автора. Представьте, в журнале «Современный наблюдатель российской словесности» 19-летний студент Павел Строев в форме письма знакомой барышне тискает статейку. Позже становится профессиональным критиком, а его статья, «балансирующая на грани хамства» (пишет Гранцева), весь XIX век повторяется в критических антологиях, «закрыв вопрос» с Херасковым: «Я не намерен разбирать «Россиады»… бесспорно Сумароков – единственный стихотворец своего времени, но кто ныне станет восхищаться им?.. Они приобрели похвалы современников, коих вкус был еще необразован… Не понимаю, как могли лучшие наши писатели удивляться «Россиаде»?

Истинной Немезидой обрушивается Гранцева на неумного пошляка. Невозможно здесь привести ее цитаты из Строева и язвительные реплики, но общий смысл: литературно беспомощный ниспровергатель был подхвачен именно потому, что «сбрасывал с корабля» Хераскова вместе со всем XVIII веком. Мне кажется, отысканный первонигилист Строев (1796–1876) – прекрасное дополнение давно известному литературному образу: Чацкий и вся им открытая галерея «лишних людей». Отрицая век Потемкина, Суворова, «покорности и страха», Чацкий утверждал: истинная смелость – в произнесении «монологов Чацкого». К 30–50 миллионам (хотя кто сочтет!) школьных сочинений, написанных по теме «Образы лишних людей в русской литературе», я добавлю две цитаты, которые никак не могли войти в список одобренных, «Рекомендованных для эпиграфов к сочинениям в 8-м классе» (помню ту роскошную методичку на столе у нашей «русички»). Древнекитайское: «Мы почитаем предков настолько, насколько в нас отражается дух предков». И Шопенгауэр, в сущности, о том же, но в логической инверсии: «Для лакея – нет героя».

Но вклад Натальи Гранцевой в объединение веков, если угодно, в удвоение хронологической базы русской литературы, отнюдь не ограничивается отысканием «первого лишнего». С долей социального даже азарта она перебирает все варианты «возвращения в культурное пространство нашего первого эпоса». Честность здесь первое необходимое, но отнюдь не достаточное условие: она признает архаичность, тяжеловесность «Россиады». Но… «Тяжелым, неизящным современным британцам кажется и английский язык Шекспира. Смогли бы читатели мира наслаждаться (Шекспиром), если б филологи за минувшее столетие не озаботились осовременить аутентичные шекспировские тексты?» – спрашивает Гранцева, предлагая определенную реставрацию Хераскова и даже некоторые практические методы, критерии подобной работы. И предваряет свою публикацию отрывков «Россиады» словами Дмитрия Лихачева: история культуры не только история создания новых ценностей, но и история обретения старых.

Искренне желая самого полного успеха усилиям Натальи Гранцевой, задумаешься и о «запасных вариантах» для нашего малочитающего века. «Россиада», история взятия Казани, имеет и большую историческую ценность. Эпос как жанр имеет свойство примирения враждовавших сторон – и не на основе каких-то там утилитарных, компромиссных ходов, а на… (без тавтологии тут не обойтись) подлинно эпической основе. Побежденные татары выведены в «Россиаде» даже не сказать, что «с симпатией», а именно такими же «эпическими героями», как и русские. Это в самой природе эпоса, и если вспомнить «титул» автора, «Русский Гомер», выяснять: «А кто с большей симпатией изображен в «Илиаде»: греческие Менелай, Ахилл или троянские Приам, Гектор»? – получим бессмыслицу. Гомер – НЕ политкорректное жюри конкурса «Евровидение», скрупулезно отвешивающее бонусы. А эпический герой может сражаться только с эпическим же героем, иначе выйдет карикатура. А еще сказать? – главная героиня «Россиады» – татарская ханша Сумбеке. Ее красота – такая же действующая пружина войны, сюжета, как красота Елены в «Илиаде».

Величественный, может, даже… помпезный фильм на основе «Россиады», осовремененной с участием татарских писателей, помог бы нашей трудно рождающейся «Евразийской идее».