Первый номер в «Бубновом валете»

Аристарх Лентулов. Воспоминания. – М.: Галерея «Наши художники»; СПб.: «Петроний», 2014. – 288 с.

В предисловии к первому полному изданию воспоминаний одного из зачинателей «Бубнового валета» Федор Лентулов сдержанно упоминает сарказм прадеда в адрес бывших коллег и пишет - до поры до времени все это не публиковалось, дабы не задеть их потомков. Затем издатели еще уклончивее отмечают, что появившиеся в 1969-м воспоминания «в силу обстоятельств» вышли с купюрами. Но по мере того, как движешься по страницам лентуловских мемуаров, вопрос к тактично-неконкретной формулировке и другой – что же за места такие выведены наконец в печать – уходит сам собой. Это характерная в смысле «оптики» книга художника, не лишенная самоиронии, но еще больше самолюбования и вместе с тем язвительности по отношению ко многим. Прежде всего к коллеге-бубнововалетцу Петру Кончаловскому: Лентулов, кажется, не то что случая не упускал, а ловил каждое слово  других людей, которое подтверждало бы его собственное отношение к этому персонажу, с которым у них в конце концов произошел разлад. И видно, Лентулову весьма льстило, что даже зять Кончаловского Василий Суриков как-то обнаружил в его, Лентулова, работе «большой талант, то, чего не хватает Пете».

К вербализации своей художественной жизни Аристарх Лентулов (1882–1943) подошел основательно: манифестов и трактатов не писал, зато мемуары начал воспоминаниями о себе двухлетнем. Но по-настоящему рассказ «трогается с места» и в этот момент напоминает приключенческую книжку решением друзей-мальчишек отправиться в Крым «без копейки денег» и витиеватым пассажем о том, что у «подлинного молодого художника» «охват чувств и бассейн настроений» таков, что ездить «на готовые деньги нехитрая и скучная вещь». Так Лентулов излагал затею приятелю – попутно оговаривая для читателя, что подобный стиль общения приберегал для людей, которых не уважал. А много позже в той же самой книжке от первого лица будет говориться уже совсем другое: «Да, только в нашей стране можно наблюдать такой неимоверный рост промышленности и хозяйства под руководством великой партии большевиков и ее гениального вождя т. Сталина»… Думаешь о том, что есть дайджест, с которым художник занял нишу в истории, и есть детали, остающиеся за бортом, не столь известные.

В книжке таких деталей много. Из разных областей. Наблюдения за меняющейся жизнью, которую вместе с новым строем художник принял даже в 1930-е годы. «Портреты»-характеристики (от Фалька до Маяковского и Луначарского). Бытовые зарисовки вроде той, что модерновый гарнитур в квартире Лентуловых на Садовой-Кудринской, с презрительно описанной авангардистом обивкой голубого шелка, довершавшейся «стилизованными лилиями», гарнитур, охарактеризованный им как напоминавший «забор в три тесовых доски, набитых на шаткие жерди»  Лентулов перекрасил черным лаком. Или рассказ о том, как они с женой Марией Петровной осваивали Париж: то устроили пожар, вознамерившись попить вечером чаю, то супругу накрыло шкафом. Причем самое замечательное в этих никчемных мелочах, ради чего, собственно, сейчас их и упоминаешь – комментарии художника: «Я от ужаса не решался открыть рот и спросить, жива ли она. А она от страха тоже не подавала голос».

В  выставках Лентулова, в его театральных работах, снабженных непременными его собственными пассажами о том, как он старался и как в спорах он был прав, отстаивая свое видение, прослеживается эволюция его взглядов. От «Бубнового валета» к поездкам в Днепропетровск (там, вспоминает он на полном серьезе, была написана, например, «Домна во время пуска чугуна»). Взгляд художника, конечно, интересен. Особенно в его раннюю пору авангардиста. Тут и непосредственно «Бубновый валет», описанный Лентуловым как «охватывавший все последние течения, идущие с Запада в области экспериментальных аналитических достижений» и как объединение разнородное, по крайней мере с двумя внутренними линиями: с одной стороны, «правая группа художников» вроде Кончаловского, с другой – эксперименты «кубизма, футуризма, татлинизма и др.» (интересно, что «татлинизм» выделен особо). Но если возвращаться к вечным спорам о традициях и новаторстве, здесь есть и оды старым мастерам. Ломание формы, построение нового – и колорит, который для бубновых валетов был очень важен. И возвращаясь назад, вспоминаешь, как еще вместе с первым впечатлением от вида моря Лентулов размышлял, что «приблизительно его могли передать только импрессионисты и Клод Лоррен». Или как, съездив в Италию, восхищался современным «звучанием» Тициана и стыдился «серятины… правоверных последователей Репина и Серова».

Таких лентуловских замечаний в книжке много. Как много и комментариев к собственно лентуловской биографии: в приложении собраны имена (с короткими справками о тех, с кем художник в жизни пересекался), адреса, данные о местонахождении его работ. Тут же, кстати, говорится, что мемуары под диктовку художника записывались еще в конце 1930-х и после его смерти были перепечатаны на машинке. Вот ведь, думаешь, а полностью опубликованы лишь сейчас.

И вот еще: «мостик» к Костаки и к книжке Василия Ракитина, история оттуда. Когда коллекционер приехал к Шагалу в Сен-Поль-де-Ванс, тот, думая о художниках, спросил именно про Лентулова и, узнав, что он давно умер, ответил: «А жаль… он еще не был так стар. Мне кажется, что из всей группы «Бубнового валета» он был самым значительным». Следом Костаки написал, что и «сам всегда считал Лентулова первым номером в «Бубновом валете».