Марина Гайкович Одним их громких заключительных аккордов этого сезона Московской филармонии стали гастроли легендарного итальянского пианиста Маурицио Поллини, его сольный вечер прошел в Концертном зале им. Чайковского.
Его выступлениями гордятся лучшие залы и фестивали мира. Его имя присутствует этим летом в афишах Зальцбургского и Люцернского фестивалей, и билеты уже раскуплены. Тем более важен был этот приезд для московской публики, не слышавшей Поллини со времен Советского Союза – в столице он играл почти 20 лет назад.
Ученик Артуро Бенедетто Микеланджело, он унаследовал от своего учителя принципиальность в выборе репертуара и трактовок. Полное отсутствие боязни, и даже напротив, интерес к современной музыке – не самая характерная черта для пианистов поколения и класса Поллини, они, как правило, все больше сосредоточивают внимание на классико-романтическом репертуаре и дальше Бартока, Прокофьева и Шостаковича не идут. Поллини же стал не только первым исполнителем сочинений Ноно, Булеза, Шарино, Штохкаузена, но и увековечил их опусы на компакт-дисках: контрактом с Поллини гордится Deutsche Grammophon. Кстати, с индустрией звукозаписи связана и одна из последних наград пианиста (а Поллини обладает, пожалуй, всеми котируемыми в мире премиями в области музыки и искусства): в 2007 году музыкант стал обладателем статуэтки «Грэмми» в категории «лучшее сольное исполнение» за запись ноктюрнов Шопена.
Сочинения польского романтика вошли и в программу первого отделения московского выступления Поллини: Вторая баллада, Первое скерцо и Ля-бемоль-мажорный полонез соседствовали с опусом мазурок и прелюдией. Скептики скажут: «Так сегодня Шопена никто не играет» – и будут, возможно, правы: на такие интерпретации сегодня мало кто решится. Слишком драматичен и даже брутален Поллини в Шопене. Но, с другой стороны, такому умелому и мастерскому ведению прозрачной, мягкой линии в лирических эпизодах тем, кто сегодня играет Шопена по-другому, следовало бы поучиться (в зале, к слову, были замечены представители российской фортепианной элиты). Особенно когда элегические интонации неожиданно появляются в до-мажорной мазурке, носящей традиционно приземленный напористый характер. То же и с Дебюсси (первая тетрадь прелюдий прозвучала во втором отделении): Поллини нетрадиционно оперирует яркими красками, а не ожидаемыми в импрессионистическом опусе полутонами. От этого Дебюсси становится, правда, не загадочным, но конкретным, что для кого-то стало разочарованием, а кого-то, наоборот, порадовало полнотой и понятностью образной палитры.
