Марина Гайкович
Михаил Плетнев выжимает из оркестра слезы. И не только...
Фото Сергея Приходько (НГ-фото)
Две контрастные программы представил Михаил Плетнев слушателям Большого зала консерватории: симфонические фрагменты из опер Римского-Корсакова и известные страницы из музыки Шуберта. Дискуссионность интерпретаций не мешает осознать, что за 17 лет, проведенных за пультом, Плетнев стал одним из лучших дирижеров страны.
В глазах музыкантов РНО есть творческий огонек, есть интерес и живость, каких нет ни в одном московском оркестре. Чувствуется, что Плетнев их увлекает как музыкантов, а не как сотрудников оркестра, которые должны ходить на репетиции и играть концерты, а потом получать за это зарплату. Михаил Васильевич, в общем не ломая традиции (дирижером-революционером его вряд ли назовешь), все-таки часто представляет свой взгляд на хорошо известную музыку.
Две названные монографические программы демонстрируют углубленный взгляд дирижера в исторические связи. В симфонической картине «Три чуда» из «Сказки о Царе Салтане» мы отчетливо слышим, откуда «ноги растут» у Лядова – автора музыкальной табакерки и Кикиморы, качающейся в хрустальной колыбельке. А в «Ночи на Триглаве» – третьем действии из оперы-балета «Млада» в обработке для оркестра Михаила Плетнева – нет-нет да и покажет язык Игорь Федорович Стравинский, еще один воспитанник санкт-петербургской школы.
Но еще более интересная метаморфоза случилась со знаменитой Восьмой симфонией Шуберта, известной как «Неоконченная». В интерпретации Плетнева эта симфония прозвучала так, словно она была написана в том году, когда ее случайно нашли и исполнили – 1865-м, за десять лет до того, как написал свою Первую симфонию Брамс, и за 20 лет до его Четвертой симфонии. В плетневской интерпретации «Неоконченной» больше всего слышалась предтеча именно Четвертой Брамса, которую Соллертинский так точно охарактеризовал выражением «от элегии к трагедии». Плетнев берет медленный темп и буквально пропевает каждую ноту первой части, так что от пресловутой танцевальной побочной партии с притопом и прихлопом не остается и следа. А в медленной части слышится та же щемящая лирика, та же баховская строгость и патетика, что принято отмечать в финале Четвертой Брамса. В «Неоконченной» Плетнева так много слез, ощущения несовершенства внешнего мироздания, но при этом так много совершенства мироздания внутреннего, что, пожалуй, впервые не возникает вопрос о цельности этого сочинения. У Плетнева эта двухчастная симфония состоялась.
