Искусство голосоведения

На экранах показывают, что происходит в носоглотке актера. Фото предоставлено пресс-службой СТД

Традиционный в это время года театральный фестиваль Solo, проводимый обычно на площадке театрального центра «На Страстном», в этом году открылся спектаклем знаменитого итальянского авангардиста и театрального провокатора Ромео Кастеллуччи в уже известном пространстве «Коллектора» на Волгоградском проспекте. Подземный бункер спровоцировал режиссера на то, чтобы представить в Москве новую версию уже известного европейской и петербургской публике спектакля «Юлий Цезарь. Фрагменты».

С треском взрываются одна за другою лампочки, наступает кромешная тьма. Так, вполне в духе шекспировских финалов («Играет траурный марш. Трупы уносят») заканчивается часовой спектакль Кастеллуччи.

Строго говоря, это не совсем моноспектакль, поскольку состоит он из двух монологов, исполняемых двумя разными актерами. Кроме того, в начале публика видит двух статистов-слушателей, а между монологами на сцену (хотя можно ли назвать подземное пространство «Коллектора» сценой, еще вопрос) выводят живого коня. Тем не менее и в первом случае, и во втором на сцене ИГРАЕТ один актер, в этом отношении никаких нарушений условий сольного «пения» тут нет. «Пения»? Ну-ну...

Дело в том, что Кастеллуччи, верный себе, мимо «Юлия Цезаря» без шуток пройти не смог. Первые реплики – диалоги на римской улице – исполняет актер, который до того, как начать «Прочь, по домам, лентяи, по домам!» (текст в переводе Исая Мандельштама), вводит себе в горло эндоскоп, и параллельно звучанию голоса актера публика видит выведенную на стену проекцию происходящего в его глотке. В аннотации это названо «процесс порождения звуков «наоборот»… сам вид которого напоминает о связи между происхождением слов и человеческой сексуальностью». Все так, ни прибавить, ни убавить. Зрелище это большой художественной и физиологической силы. Как и положено, настоящий авангард – это всегда искусство на грани жизни и смерти, искусство с риском для жизни художника. На белом одеянии актера, как это бывает скорее не у больных, а у врачей, впрочем, можно это сравнить и с любыми – в офисах или на международных форумах – бейджами: «...ВСКИЙ». То ли Станиславский, то ли Гротовский – тот и другой в искусстве пытались добраться до самой сути, вывернув нутро наизнанку, что, собственно, и делает Кастеллуччи. Со всею возможной наглядностью.

Кажется, чем еще можно поразить? Кастеллуччи – находит чем. Монолог Антония он доверяет актеру, которому вырезали связки, и он не говорит – вместо слов из его гортани выплескивается подобие птичьего клекота, он свистит и сипит, и в этом наборе едва различимых звуков непросто бывает угадать отдельные слова. Но, прислушавшись, привыкаешь – и разбираешь текст. Сперва, конечно, ловишь имена: Брут, Цезарь, Кассий... «Я говорю, не чтобы спорить с Брутом; я только то, что знаю, говорю...» – один из величайших монологов, написанных Шекспиром. Урок всем полит- и пиартехнологам. До того как начинается этот монолог с поднятым вверх указательным пальцем актера, тело Цезаря с головой укрывают красной тогой и с медленной торжественностью проносят между зрителями. Трепыхание воздуха, трепет нервного дыхания, почти исключительно – артикуляция, по которой угадываются слова. Все это сопровождается этакою гимнастикой магических жестов, точно устный рассказ актер спешит предвосхитить языком легко расшифровываемых манипуляций.  «...И не оратор я такой, как Брут, – ох, верно! – а человек прямой и верный друг. Они мне потому и разрешили речь, что нет ни веса в моих словах, ни страстности, ни силы...»  Кастеллуччи, доверяя речь Антония фактически немому актеру, все эти слова ставит с ног на голову: голоса нет, и не оратор он (а если и оратор – так вроде того, что выходит на сцену в финале пьесы Ионеско «Стулья»), а страстность и сила – есть, подумать только. 

Такие вот уроки голосоведения и звукоизвлечения.