По страницам мартиролога

Виталий Шенталинский. Преступление без наказания: Документальные повести. – М.: Прогресс-Плеяда, 2007. – 576 с.

Уже предисловие к книге обещает чтение нелегкое: «Трилогия Виталия Шенталинского (кроме «Преступления без наказания» в нее входят «Рабы свободы» и «Донос на Сократа». – О.Р.) – не для глотателей литературной попсы┘ Мрак – мрак – мрак. Технология человекоубийства, достаточно известная и разработанная уже «до винтика» (Л. Чуковская), продолжает гнести душу. Продолжает изумлять, как бы это назвать, Гений подлости – его крупные судьбоносные движения сродни стратегическим ходам фронтов и армий в сочетании с мелкой бытовой пакостью┘» – пишет Владимир Леонович.

Тяжела прежде всего сама тема – судьбы писателей, ставших жертвами сталинских репрессий. О некоторых, как о Николае Гумилеве, известно многое. От других остались лишь имена, составившие «Мартиролог расстрелянных писателей» в конце книги: Филипченко Иван Гурьевич, Островский Юрий Григорьевич, Кушнер Борис Анисимович, Жигульский Николай Иванович┘ Скорбный список из ста с лишним фамилий, завершающийся мандельштамовским:

Нам остается только имя:
Чудесный звук, на долгий срок.
Прими ж ладонями моими
Пересыпаемый песок.

Однако тяжесть не только в описании фактов «стукачества и палачества» – кстати, и сами литераторы прилагали руку к доносам на собратьев по перу. В декабре 1918 года в газете «Искусство Коммуны» была напечатана статья «Попытка реставрации»: «Признаюсь, я лично чувствовал себя бодрым и светлым в течение всего этого года отчасти потому, что перестали писать или, по крайней мере, печататься некоторые поэты (Гумилев, напр.). И вдруг я встречаюсь с ними снова в «советских кругах». Для меня это одно из бесчисленных проявлений неусыпной реакции, которая то там, то здесь нет-нет да подымет свою бритую голову┘» Автор публичного доноса – «комиссар музеев» Николай Пунин, который через десять лет станет супругом Ахматовой. Знала ли Анна Андреевна об этой статье против ее первого мужа, история умалчивает. А поэт Александр Тиняков накануне ареста Гумилева сочинил «стихопророчество»: «Едут навстречу мне гробики полные,/ В каждом – мертвец молодой./ Сердцу от этого весело, радостно,/ Словно березке весной!// ┘Может, – в тех гробиках гении разные,/ Может, – поэт Гумилев┘/ Я же, презренный и всеми оплеванный,/ Жив и здоров!»

Большинство писателей пострадали либо безвинно, либо за «разговоры» – совершивших конкретное преступление среди них почти не было. Редким исключением оказался 22-летний Леонид Каннегисер – мальчик из богатой еврейской семьи, начинающий поэт, 30 августа 1918 года совершивший «убийство наркома внутренних дел Северной области, председателя Петроградской ЧК Моисея Урицкого». «Кто он – безумец или герой?» – ответ не так прост, если вообще возможен. С юных лет Леня Каннегисер мечтал не о счастье, а о «сиянии»: «Единая моя цель – вывести душу мою к дивному просветлению, к сладости неизъяснимой. Через религию или через ересь – не знаю». Дело даже не в том, что достичь «сияния» удалось за счет убийства. Оно совершено вроде бы поделом (его жертва – сам убийца), но повлекло целую волну арестов и казней: «Ответим на белый террор контрреволюции красным террором революции!», «За каждого нашего вождя – тысяча ваших голов!», «Смерть буржуазии!» и т.д. Возможно, по молодости Каннегисер этого не предвидел. Возможно, наивно надеялся, что его выстрел окажется «сигналом к восстанию, началом конца большевиков». И даже останься Урицкий жив-здоров, для красного террора наверняка нашелся бы другой повод. А вот смерть безвинного Петра Меликова никаким «сиянием» не оправдать. После убийства Урицкого Каннегисер, спасаясь от погони, ворвался с револьвером в первую попавшуюся квартиру, где проживал вышеупомянутый Меликов с семьей. Уже из тюремной камеры Леонид написал ему покаянное письмо: «┘Я обращаюсь к Вам, хозяину этой квартиры, ни имени, ни фамилии Вашей не зная до сих пор, с горячей просьбой простить то преступное легкомыслие, с которым я бросился в Вашу квартиру. Откровенно признаюсь, что в эту минуту я действовал под влиянием скверного чувства самосохранения, и поэтому мысль об опасности, возникающей из-за меня для совершенно незнакомых мне людей, каким-то чудом не пришла мне в голову. Воспоминание об этом заставляет меня краснеть и угнетает меня┘»

Надо ли говорить, что адресата это не спасло: любого на его месте заподозрили бы в сообщничестве. А Меликов, как на грех, оказался еще и князем. Так что его арест и гибель были неминуемы. За убийство Урицкого Каннегисера приговорили к расстрелу. А вот загубленная княжеская жизнь так и осталась для него преступлением без наказания.