Рыцарь Слова в доме над обрывом

Эстет и натурфилософ Геннадий Калашников читает свои стихи. Фото Ярослава Пичугина

В один из дней весенне-зимнего межсезонья в Библиотеке «над оврагом», что в подмосковной Малаховке, собрались люди послушать стихи московского поэта Геннадия Калашникова.

Без шумной напористости, без активного самопиара, без примыкания к сообществам и течениям Калашников смог не только обрести уважительное признание в непростой среде коллег, но и – безупречной гармонией, отточенностью образов и смыслов своих стихотворений – вызвать искренний отклик читателей-эстетов. Настоящий, цельный, неповторимый, даже не вызывающий обыденной зависти или чувства соперничества, ибо невозможно же всерьез завидовать, к примеру, красиво поющей птице, или рисункам морозных узоров, или «обилию обликов облаков».

Рождающемуся слову – такая уж у него судьба – обычно уготованы заключение и суд: заключение в печатные тексты и суд публики, но в литературном клубе «Стихотворный бегемот» слово не судят, а тянут из болота тишины, возвышают, возвращают ему теряемое в связи с тиражируемостью значение.

Присутствующие обычно в теме, с общим культурным бэграундом либо обладающие особым «приемником гармонии» – так, одна из почитательниц поэта почти беззвучно повторяла наизусть все (!) стихотворения, которые он читал. Один из слушателей заинтересовался философскими различиями значимых для автора поэтов Бориса Пастернака и Осипа Мандельштама и настаивал на том, что поэзия непременно должна нести некую актуальную весть, соответствие моменту в пространстве и времени.

Концептуальной гоголевской иронией в ответ на это звучат строки Калашникова: «Скажи «язык» наоборот,/ получится так – «кызя»,/ ползет истории медленный крот,/ пространство лежит, сквозя».

«Вневременная» суть поэзии Геннадия Калашникова давно замечена и обозначена его современниками. Философ Иосиф Фридман в работе «И стал я телом огня. Натурфилософия в ситуации постмодерна» исследовал натурфилософскую природу поэтической системы автора на примере его книги «В центре циклона»: «Геннадий Калашников обозревает картину (мира) в панорамном режиме, это видение «с точки зрения» то ли вечности («это вечности цепкий, недвижно-внимательный взгляд./ Сохраняется все на фасетчатой влажной сетчатке»), то ли стрекозы с ее способностью глядеть на мир «в обратный бинокль». Принцип панорамного видения распространяется также и на время, что позволяет охватить «единым взором» как начало, так и конец «процесса творения».

Коллега и товарищ, поэт Сергей Бирюков считает, что Калашников – «...рыцарь литературы, печатного слова. И это рыцарство не позволяет ему тащить в поэзию шелуху и мусор обыденности». Сам же Калашников (который, к слову, еще и человек рисующий, и фотограф-birdwatcher, и собиратель разных знаковых штучек) подчеркивает свою основную позицию: «Я – ловец и добыча, живу у словесной реки, вдоль ее гужевого потока». В одном из интервью он сказал: «Мне ближе всего пристальное вглядывание в слово, жонглирование словом, морфологическое дробление его на мельчайшие семантически значимые частицы, игра со всеми дремлющими в нем смыслами».

«Как жука из коробки,/ достаю очередное слово/ с усиками суффиксов,/ рогами приставок,/ золотым хитиновым корнем,/ перламутровым окончанием./ По всем законам физики/ оно не может летать./ И все же взлетает».

Изменяя привычные контексты, Геннадий Калашников, эстет, натурфилософ и рыцарь Слова, играет смыслами, конструкциями, звуками, остраняет, и каждое слово вопреки всему «взлетает», восходит к вневременному словесному потоку.