Арсенал птичьих голосов

За 300 лет на древе русской поэзии возник целый арсенал птичьих голосов. Фото Reuters

В этом году Максиму Амелину исполнилось 55 лет, а накануне юбилея на итальянском языке вышла «Книга нестихов», изданная в России чуть ранее. О книге, миссии поэта, об издательской деятельности и о многом другом с Максимом АМЕЛИНЫМ побеседовала Марианна ВЛАСОВА.

– Максим Альбертович, я пыталась вспомнить, как давно мы знакомы. Скорее всего впервые мы встретились на презентации вашего сборника «Гнутая речь» в 2011 году в клубе «Улица ОГИ». Тогда многие отмечали язык этого сборника. Это было ново. Но при этом было понятно, что этот язык имеет глубокие корни и основан на русской поэтической традиции. Откуда у вас взялось именно такое ощущение языка и восприятие мира?

– Мне не нравится идея Октавио Паса, известная у нас в изложении Иосифа Бродского, будто бы поэт есть орудие языка. Нечто вроде дубины в лапах доисторического человека или молота в руках кузнеца, так что ли? Конечно, не мы носители языка, а язык «носит» нас, и даже то, чего нет в языке, мы и подумать и, как следствие, осуществить не можем. В любом языке есть такие темные углы или слепые зоны, которые прекрасно разработаны в других языках, и наоборот.

Например, русский эротический язык так и не выработался. Над ним работали какими-то приступами: сперва поэты XVIII – начала XIX века, затем к нему снова обратились только в Серебряном веке, но дальше он так и провис. А, скажем, базовую философскую терминологию разработали Антиох Кантемир и Василий Тредиаковский, и до сих пор мы ею успешно пользуемся.

Для поэта язык – его материал, как для художника краски, а для скульптора камень или дерево. И знание свойств этого материала, на мой непросвещенный взгляд, непременное условие поэтической работы, возможно, имеющей насильственный и принудительный характер. Конечно, изначально поэта пробуждает именно язык, упоение его красотами и возможностями кружит голову в молодости, когда поэт поет, как птичка в мае, самозабвенно и вдохновенно. Но звонкая птичка не поет в октябре – только ворона каркает круглый год.

Русская поэзия накопила за 300 лет – а первым книжным поэтом, писавшим именно на русском языке, был вышеупомянутый Кантемир – целый арсенал разных птичьих голосов, и ей необходимо осознание не просто исторически пройденного пути, но глубинных принципов ее развития и превращения в то условное древо, каковым она является на сей день. Нужна саморефлексия, которая может дать выход в иное измерение, например из двухмерности в трехмерность применительно к поэтическому тексту. Это все и вокруг меня в жизни занимает и веселит больше всего.

– Что изменилось в поэзии за эти годы? Может, темы или ракурс стали другими?

– Поэзия уже в новом тысячелетии выдержала несколько волн или нашествий младых стихотворцев разных видов и мастей, тех самых новых птичьих голосов. Некоторым из них даже улыбнулась удача в довольно денежных конкурсах. Но за редкими исключениями большинство из них схлынуло и кануло куда-то бесследно. Потому что поэзия – это не веселенькое времяпрепровождение, липки–фестивали, дебюты–лицеи, а серьезная постоянная работа, и цель этой работы – создание обладающего художественной ценностью поэтического произведения, пусть одного, но не похожего на тысячи таких же, спродуцированных прежде и продуцируемых в диких количествах ныне. А именно эта цель почему-то утратилась, а с ней и какая бы то ни было ценность поэзии вообще.

Вместе с утратой целеполагания – так безголовая курица бегает во всех направлениях – начала нарастать разного рода «прикладнуха»: процвели вирши на «актуальную тему», на «рыбу», стихоплетство «как бы для детей», «аутопсихотерапевтические излияния» и прочее. При этом ушла и «ремесленная» составляющая, то самое поэтическое мастерство, некогда культивировавшееся Николаем Гумилевым и Валерием Брюсовым и их последователями. Вот и выходит, что самим поэтическим веществом занимаются единицы.

– В новой книге собран очень разнообразный текстовый материал: статьи о поэтах и поэзии, литературоведческие заметки, эссе и переводы с разных языков, опубликованные после 2010 года. Хотелось подвести какой-то промежуточный итог, чтобы приступить к чему-то новому?

– Хотелось собрать все это разношерстное и разрозненное буйство воедино, построить непоэтическую, хотя и околопоэтическую книгу по принципу именно поэтической, когда одни тексты окликают другие, подхватывают и продолжают друг друга, при этом как будто напрямую не будучи связанными. Поэтому и читать ее можно не подряд, а в любом порядке.

– Что, на ваш взгляд, заслуживает в книге наибольшего внимания? Есть ли то, что важнее всего остального и почему?

– В этой книге главное не что-то конкретное, а поэтический образ мысли, приложимый к самой ли поэзии в целом, ее целям и задачам, к отдельным ли поэтам, древним и новым, нашим и иноязычным, которых хочется заново открыть, прежде всего для себя, освоить или переосмыслить, к явлениям ли окружающего мира вообще, в частности к путешествиям.

– В книгу включена речь «Миссия поэта», произнесенная на вручении Литературной премии Александра Солженицына в 2013 году. В чем для вас заключалась тогда и заключается сейчас миссия поэта? Разнится ли определение прошлого от настоящего времени?

– В целом ничего не изменилось: противостояние поэтического мышления и прагматизма с практицизмом, присущих человеческому большинству, только усугубилось. Оно возникло в XIX веке, о нем замечательно высказался по горячим следам Евгений Баратынский:

Век шествует путем своим железным;

В сердцах корысть, и общая мечта

Час от часу насущным и полезным

Отчетливей, бесстыдней занята.

Исчезнули при свете просвещенья

Поэзии ребяческие сны,

И не о ней хлопочут поколенья,

Промышленным заботам преданы.

Или позже Петр Вяземский:

На бирже ищем вдохновений,

Там сны златые, бой страстей:

Кто миллионщик, тот и гений,

И Ротшильд – Байрон наших дней.

А теперь у поэзии хотя еще и остаются специально отведенные места, почти как курилки в аэропортах, но их все меньше и меньше. Кроме того, задача восстановления исторической справедливости в отношении незаслуженно забытых поэтов прошлого не отпала и по-прежнему насущна.

– А приоткройте немного писательской кухни. Знаю, что вы с семьей несколько лет назад переехали жить за город. Утомила столичная суета или на природе пишется легче?

– Переехал во время ковида, и обратно не захотелось. Это не совсем загород, это Москва, но другая, более человечная и пригодная для жизни – и город, и огород. Наконец-то есть где разместить огромную библиотеку. Заметная смена времен года, звездное небо, разнообразные птицы и растения – все, чего так не хватало, теперь вот оно, пожалуйста. А пишется примерно так же, по возможности, сколько бог дает.

– Расскажите об истории вашего «москвичества». Вы пишете в своем эссе из «Книги нестихов»: «Поскольку я не рожден в Москве, то у меня и нет какого-то определенного места, с которым было бы многое связано и к которому бы я прикипел навеки. И это в какой-то мере даже помогло сохранить внутреннюю независимость». О чем тут идет речь? Неужели об излюбленной теме поэтов – свободе? И буду признательна, если вы вспомните историю создания этого текста.

– В Москве я живу 35 лет, из них 25 прожил около музея-заповедника «Коломенское». Но я, переехав, по нему не тоскую, потому что сильные чувства могут вызывать только места, к которым существуют не временные привязки, а глубинные, идущие от детства. В этом смысле родной Курск всегда мне будет ближе, хотя того города, каким я его видел в детстве, уже фактически нет, он страшно изуродован чудовищными новыми постройками без намека на архитектуру. А само эссе написано для проекта «Культурной инициативы» под названием «Москва и немосквичи», где современные поэты – москвич и «омосквичившийся» – делились своим опытом восприятия столицы в прозе и стихах.

– Что вдохновляет, помогает писать, или все эти романтизированные представления не являются для вас правдой?

– Вдохновение, конечно, необходимо, но вдохновить может что угодно, необязательно зрительные образы, но, например, случайно пришедшее в голову сочетание слов или вообще звуков. Однако вдохновение – только вспышка, мандельштамовская «погудка», но не сам конечный результат, который может образоваться или нет. Я сочиняю в голове, на слух, а записываю уже либо готовый текст, который при записи несколько меняется, либо большой набросок. Так что у меня другая технология. Вообще главное для современного поэта – не написать лишнего.

– В последней книге уделено достаточно большое место переводам и рассуждениям о природе перевода. О чем важно помнить переводчику, когда он только берется за автора, и на что обращать внимание при создании текста?

– Поэтическому переводчику очень важно найти ключ, а также сконструировать некий стиль с большей или меньшей степенью индивидуализации. Перевод на общепоэтический язык обезличивает и упрощает все. Поэтому есть такие случаи, когда оригинал нравится и хотелось бы его передать по-русски, и даже отмычка вроде бы подобрана, но стилистически адекватный аналог создать невозможно.

– По какому принципу вы выбираете стихотворения для перевода или вам просто их заказывают?

– Принцип у меня только один – по любви. Я никогда не берусь за перевод, если мне не нравится оригинал, хоть миллион предложи.

– Мне было интересно прочитать заметку «На полях римских каникул» с подзаголовком «Ответ на анкету Павла Басинского «Писатели на карантине». Это сродни эпистолярному жанру или я ошибаюсь? Почему возник такой формат письма?

– Практически все мои нестихотворные сочинения написаны исключительно в прикладных целях: кто-то предложил поучаствовать в круглом столе или выступить с докладом, кто-то заказал написать эссе или статью, кто-то заставил представить отчет о путешествии или о проделанной работе и так далее. Высказываться прозой для меня противоестественно, трудозатратно и мучительно. Но именно из таких текстов и составлена «Книга нестихов» Так и в этом случае, в мае 2020 года Павел Басинский попросил ответить на анкету для «Российской газеты», а я как раз побывал в уже полукарантинном Риме двумя месяцами ранее и все еще находился под большим впечатлением от обезлюдевшего Вечного города, пустых музеев, в которых прежде было не протолкнуться, и ресторанов. У Тютчева есть величественное и страшное стихотворение «Mal’aria» о незримо распространяющейся эпидемии, причем именно в Италии. Вступать в состязание с Тютчевым на поэтическом поле мне не хотелось, а вот записать впечатления прозой – почему бы нет?

– Расскажите о своей издательской деятельности? Какие книги сейчас выпускаете? Что пользуется спросом у читателя? И сложно ли продвигать в наше время книги?

– Издательская деятельность во многом тоже связана с поэзией. Это и разного рода издания русских поэтов XVIII–XX веков, и тома избранного известных современных поэтов, и отдельные книги. А продвигать книги сейчас очень сложно, они становятся все дороже и дороже, и складывается парадоксальная ситуация: те, кому книги нужны, не могут их купить, а тем, у кого есть деньги, не нужны книги.

– Есть ли лично у вас в планах издание новой книги? Может, новые стихи скоро увидят свет?

– Сапожник, как известно, без сапог. Вот и не выходило у меня поэтических книг 15 лет. Впрочем, интересуются, когда же выйдет новая книга, разве что мои друзья да переводчики. В этом году все-таки надо будет выпустить, но уже в виде нового собрания, потому как и старые книги давно разошлись.