Алиса Ганиева
Бусейна аль-Иса и множество книг в ее собственном книжном магазине. Фото из архива писательницы
Произведения кувейтских авторов, а тем более уже получивших известность в мире, доходят до нас нечасто, и тем интереснее, когда случается поймать такого автора живьем и расспросить о наболевшем. С лауреаткой многих международных литпремий и активной участницей книжного рынка Бусейной аль-ИСОЙ поговорила Алиса ГАНИЕВА.
– Бусейна, последний из ваших 13 романов, прочитанный мной с жадностью и вышедший в этом году и в России, – «Хранитель мировой поверхности» (издательство «Самокат») – построен постмодернистски. Каждая его часть заигрывает с известным каноническим текстом от «Приключений Пиноккио» до «Алисы в Стране чудес». Это роман об официальном запрете воображения и любых не лежащих на поверхности интерпретаций текста и о книжном цензоре, заболевшем страстью к книгам и переметнувшемся на сторону подпольного сопротивления. Западные критики сравнивают его с «451 градусом по Фаренгейту» и с оруэлловским «1984». В общем, это смешная и страшная (и, к сожалению, очень реалистическая) антиутопия со сложной системой аллюзий, реминисценций и гиперссылок на мировую литературу. А есть ли в этой книге что-то, что вы как писатель почерпнули из арабской романной традиции?
– Арабская повествовательная традиция в своей основе зиждется на напряжении между знанием и властью. Эта тема ярко иллюстрируется в обрамляющем сюжете «Тысячи и одной ночи», где Шехерезада пытается усмирить кровожадного Шахрияра с помощью искусства повествования. Примечательно, что за четыре столетия до создания «Тысячи и одной ночи» Ибн аль-Мукаффа перевел с пехлеви сборник «Калила и Димна», предтечу «Эзоповой басни» – а текст был, в свою очередь, переводом индийского первоисточника, – и обогатил его многочисленными историями. Аллегорическими историями философ Байдаба (или Бидпай в персидской версии) стремится направить царя Дабшалима к правлению, основанному на справедливости и милосердии.
Мой роман, однако, не был напрямую вдохновлен арабским литературным наследием. Напротив, он намеренно использует интертекстуальные отсылки к таким мировым классическим произведениям, как «Алиса в Стране чудес», «Зорба», «Пиноккио» и «1984» Джорджа Оруэлла. Меня вдохновили атмосфера цензуры в Кувейте и мой личный опыт книготорговца и издателя. Роман изобилует намеками и аллюзиями на логику цензуры – феномена, который, на мой взгляд, универсален как в Кувейте, так и за его пределами.
– В вашем романе, в котором запрещенное воображение все равно прорывается наружу через сны и через абсурдные столкновения различных пластов реальности (чего стоят белые кролики, бегающие по коридорам министерства), обнажается неприятная многим истина. Книга не обязана приносить счастье, она не обязана быть полезной, правильной и отвечающей всем моральным законам, чтение может сокрушить, соблазнить, превратить цензора в нелегала, и в этом и есть его сила. В какой-то момент ваш Хранитель встречает автора-книготорговца, в котором угадывается и ваш образ. Ведь вы еще и издательница, и хозяйка книжного магазина.
– Да, появление продавца книг не было частью изначального плана, но по ходу работы над книгой мне постепенно стало казаться, что это естественный ход событий. Обращение к теме цензуры – сложная задача, особенно если ограничиваться исключительно ее связью с чтением. Существуют ведь также проблемы письма, публикации, распространения книг и права каждого на знания. Библиотека, пожалуй, самое демократичное место на земле, голоса там постоянно сталкиваются, вступают в противоречия, сходятся и расходятся, словно в аллегорическом парламенте. Именно поэтому история в конце концов привела меня к продавцу книг, который к тому же еще и писатель – то есть к другой версии меня самой в параллельной реальности.
Когда мой рассказ дошел до этого момента, мне стало ясно, о чем на самом деле я пишу. Речь идет не только о драме цензуры или о ее последствиях, но и о разрушении, казалось бы, воображаемой границы между реальностью и фантазией. В конечном счете я верю, что воображение должно восторжествовать над цензурой – не потому, что добро всегда побеждает зло, отнюдь нет, я не настолько наивна, – а потому, что у цензуры мало рычагов воздействия на человеческий разум. Она не может полностью контролировать или укротить его, несмотря на все старания.
– Кстати, читают ли в Кувейте книги русских авторов? Продаются ли они в вашем магазине?
– Кувейтские читатели глубоко увлечены русской литературой, часто ставя ее на первое место в своих предпочтениях, особенно классику. Дальше, с небольшим отрывом следует латиноамериканская литература. Как человек, продающий книги, я рада отметить, что спрос на Достоевского или Льва Толстого остается практически неизменным на протяжении девяти лет, превосходя спрос на произведения любых других классических авторов.
Наряду с этими гигантами арабские читатели ценят также таких писателей, как Чингиз Айтматов, Расул Гамзатов и Иван Тургенев. Есть также произведения Норы Икстены или «Кукушата» Анатолия Приставкина и многие другие. Я считаю, что арабским читателям близка современная русская литература благодаря ее темам. Любой, кто прочитал Достоевского, приходит к одному выводу: этот писатель заставляет нас увидеть человечество такими глазами, какими мы его никогда прежде не представляли.
– К сожалению, мы в России плохо представляем себе современную кувейтскую литературу. Влияет ли на нее то, что относительно недавно страна находилась под британским, а до этого под турецким влиянием?
– В Кувейте практически не найдется следов османского влияния, главным образом благодаря договору, подписанному шейхом Мубараком аль-Кабиром с Великобританией в 1899 году. Даже британское присутствие ограничивалось защитой экономических интересов и не представляло собой глубокого колониального проникновения в культуру и язык, как это было в Тунисе, Марокко и Алжире.
В некоторых произведениях упоминается британский политический агент в Кувейте, например в недавнем романе Абдула Вахаба аль-Хамади «Год жирных котов». Однако кувейтская историческая проза, как правило, более тесно связана с Индией, Африкой и другими странами Персидского залива, особенно в эпоху добычи жемчуга и парусного флота, до открытия нефти. С появлением нефти кувейтская литература, как и почти все другие виды искусства, все больше внимания уделяет изображению глубоких преобразований современного города.
– А не могли бы вы немного рассказать о начале своей писательской карьеры? Сложно ли молодому автору добиться признания в Кувейте?
– Моя страсть к писательству зародилась в очень раннем возрасте, наверное, лет в семь или восемь, когда я впервые научилась складывать буквы, чтобы получались звуки, а в итоге и смысл. Все началось с ведения дневников в 1990–1991 годах, во время оккупации Кувейта и освобождения его от иракского вторжения Саддама Хусейна. Думаю, я была испуганным ребенком в мире, который не могла до конца понять, – в мире, внезапно наполнившемся танками, стрельбой, пленными, мучениками, картами и испуганными взрослыми. Первый рассказ я написала в 12 лет, а первая моя публикация случилась в «Аль-Араби ас-Сагир» («Маленький араб») – кувейтском детском журнале, который читали миллионы молодых арабов. В то время я училась в университете, искала возможности для волонтерской работы, и моя роль в этом журнале ограничивалась ответами на письма юных читателей. А потом я написала этот рассказ – да, он не был идеальным, но я благодарна за ту подаренную мне возможность выйти к читателю.
Вообще, молодому автору в Кувейте привлечь к себе внимание довольно сложно. Успех во многом связан с наличием сети поддержки, а также, возможно, освещения в СМИ и наград – конечно, все это зависит от качества работы. Однако такие возможности нередки, вероятно, потому, что кувейтская литературная сцена отражает ее среду – небольшое сообщество, где люди, как правило, знают друг друга по имени. Зачастую самый эффективный способ получить признание на местном уровне – сначала добиться успеха за рубежом, и я считаю, что мне очень повезло, что мне это удалось.
– Да, вы отмечены множеством международных наград и отзывов в прессе. А как вы реагируете на критику – и хорошую, и плохую?
– Боюсь, я разочарую авторов как негативных, так и хвалебных отзывов – они меня не слишком трогают. За эти годы я научилась, выражусь метафорически, «самобичеваться». С самого начала я окружила себя преданной группой читателей и часто показываю свои черновики более чем 10 людям – тем, кто не прощает ошибок, – и учитываю все их отзывы. Этот процесс дает мне относительно высокую уверенность в качестве моей работы перед публикацией.
Обычно я представляю свои тексты трем типам читателей. Первые – обычные читатели, которые не читают романов и предпочитают сериалы или пролистывание интернет-ленты. Вторые – писатели-читатели, так же, как и я, одержимые инструментами, техниками и художественной искренностью. И третьи – информированные читатели, которые проверяют фактическую точность романа.
Конечно, я полагаюсь на этот трудоемкий процесс из-за отсутствия института профессиональной редактуры на арабском издательском рынке. Благодаря этому длительному труду, на который обычно уходит от шести месяцев до года, у меня вырабатывается психологический иммунитет к критике – как негативной, так и позитивной. Она может вызвать у меня улыбку, но не заставит прыгать от радости.
Однажды один читатель заметил, что в одном романе я дважды повторила одну и ту же метафору. Я так на себя разозлилась, что даже доверила ему рецензирование моих последних черновиков. Как я могла такое пропустить?
– Думаю, в работе прозаика такое случается неизбежно. А кстати, ваша русская переводчица Сарали Гинцбург связывалась с вами в процессе работы, задавала уточняющие вопросы?
– Да, она дружелюбно связалась со мной через мой аккаунт в соцсети, чтобы познакомиться. Никаких вопросов по переводу не возникло, и, насколько я помню, списались мы уже после выхода русского издания.
– А как в Кувейте видят женщину-писательницу? Вам удобно находиться в этой социальной роли? Существуют ли здесь какие-то стереотипы (например, словосочетание «женская проза» в России скорее негативно и намекает на низкое качество текста, на принадлежность к узкому кругу массовых, невысоколобых жанров вроде мелодрамы)? И как к вашему писательству относятся родные?
– Да, в Кувейте похожая ситуация. Некоторые преувеличенно превозносят все, что пишет женщина, просто потому, что она женщина, независимо от качества работы. С другой стороны, многие рассматривают женскую литературу как мелодраматическое оплакивание неблагополучного «я» в патриархальном обществе, считая, что женщины неспособны заниматься более широкими вопросами, такими как история, политика и социология.
С 2015 года мои романы – это в основном политические произведения. Они повествуют как о доме (стереотипном мире женщин), так и об улице. После публикации моего романа «Затерянные в Мекке» и его прочтения известной арабской писательницей она спросила меня: «Как вы его написали?» Предполагается, что подобное произведение может быть написано только мужчиной, в частности египтянином. Мне нравится разочаровывать ожидания читателей, затрагивая «неженские» темы и делая это так, как никто не предполагает.
– Над чем вы сейчас закончили работать?
– Пару месяцев назад я закончила работу над очередным романом-антиутопией. Не вдаваясь в подробности, с 7 октября 2023-го я живу в кошмаре, который ощущается как моя собственная реальность. Я, как и миллионы других, жду пробуждения. В такие дни я не нахожу ни одного литературного жанра, способного выразить мой ужас сильнее, чем антиутопия.
Перевод Алисы Ганиевой
Комментировать
комментарии(0)
Комментировать