Мартын Андреев
 |
| Александр Урманов.
Художественное мироздание Александра Солженицына. – М.: Русский путь, 2014. – 624 с. |
В письме к автору книги, профессору Благовещенского государственного педагогического университета Александру Урманову Александр Солженицын писал: «Вы выбрали обещательный размах – не об отдельных произведениях, а сопоставлением черт из многих. Это – и трудней, и важней, и дало вам глубокий вход. Вы правильно видите связь каждой частной художественной задачи – с общим мировидением, с онтологической основой».
Серьезный аванс. Ко многому обязывает. Особенно после смерти адресанта.
Работа Урманова действительно охватывает все аспекты солженицынской поэтики и предлагает читателям реконструкцию целостной картины мира нобелевского лауреата. Исследователь фиксирует свое внимание на типологии героев и функции вещей, форме повествования и проблеме времени.
Характерной чертой Солженицына является отказ от дидактики, навязывания своей точки зрения. Урманов обращает внимание на то, что писатель использует иронию как одну из косвенных форм выражения собственного присутствия в текстах. Так, в частности, при описании главы Временного правительства премьер-министра Александра Керенского (12-я глава «Апреля Семнадцатого») при внешнем «поглощении» автора героем между ними выстраивается дистанция, «имеющая ярко выраженный иронический, отчуждающе-насмешливый характер».
Касается Урманов и методов изображения действительности у автора «Матренина двора». Различные исследователи видели в Солженицыне и социалистического реалиста, и (другая крайность) постмодерниста. По справедливому замечанию критика, «можно говорить о принципиальной двойственности изображения – отчасти реалистического, отчасти символического. Конечным результатом подобной стилевой двойственности становится двуплановость изображаемой действительности». При этом исследователь подчеркивает, что не считает Солженицына продолжателем традиции модернизма (Андрей Белый, Евгений Замятин, Джон Дос Пассос). Во-первых, значительная часть развитых ими приемов уже присутствовала в традиционной реалистической литературе. Во-вторых, разве приемы, выработанные модернистами, в творчестве применяющего их писателя-реалиста не обретают качественно иные функции, задается риторическим вопросом ученый.
В данном случае символическое начало тесно связано с реалистической традицией. Солженицын «не только создает иллюзию жизнеподобия, но и стремится через реальное воссоздать идеальное, в конечном постичь бесконечное».
Также Урманов подробно рассматривает использование Солженицыным философских цитат. Если о «Круге первом» и отчасти «Раковом корпусе» литературовед пишет как о «перенасыщенных философскими изречениями», когда «художественная структура романа не в состоянии «переварить» все многочисленные ссылки», то в «Красном колесе» их меньше. В знаменитой эпопее они нужны для раскрытия внутренних монологов героев. Чаще происходит не изложение системы взглядов, а отталкивание от той или иной мысли, помогающей лучше изобразить персонажа романа или описываемое явление.
Одновременно философские концепции раскрываются через «героев-идеологов». Например, через историка Ольду Андозерскую. В «Замечаниях» Солженицына к «Октябрю Шестнадцатого» сказано, что «через Андозерскую частью изложена система взглядов на монархию профессора Ивана Ильина». Именно Андозерская спорит с инженером-республиканцем Петром Ободовским о сущности самодержавия.
В предисловии Урманов писал, что в своем исследовании старался избегать крайностей в оценках. Возможно, именно поэтому филологу удалось вывести своего героя из порочного круга мифов и устоявшихся стереотипов. Вывести из круга первого – или последнего.
