В поисках утраченного имени

Проект классика arte povera и спецгостя Московской биеннале Янниса Кунеллиса S.T., то есть «Без названия», открылся на исходе фестивального смотра. Весной в Москве пару давних работ художника видели в рамках показа итальянского «бедного искусства», но предыдущая его персональная выставка прошла у нас 20 лет назад. Сегодня Кунеллис сделал site specific art – инсталляцию, специально предназначенную для Шоколадного цеха, и до последнего точно не было известно, как же это будет выглядеть.

Можно сказать, актуальность инсталляции Кунеллиса в том, что выглядит она страшно несовременно. Ровными рядами уложены черные поношенные пальто, «строй» их иногда нарушается не-в-такт-движением – конвульсивным? – согнутого рукава. В этот траурный драп завернуты позабывшие свой блеск и голос пожухшие трубы, потертые скрипки с виолончелями. Кладбищенскую картину надвое разрезают деревянные рельсы, посреди которых немо, как вкопанная, остановилась детская коляска. Что, кто там внутри – невозможно рассмотреть. Автор ничего не объясняет и даже не дает наводок: S.T. – senza titolo, «без названия» – вот описанная Роланом Бартом «смерть автора», место которого отдано интерпретатору-зрителю. И в этом – возвращение работы к современности.

Характерно, что новая работа Кунеллиса, живущего в Италии грека, создана именно для этого места и выглядит именно так. Во-первых, если память не изменяет, во время прошлой биеннале тут Марат Гельман показывал пермский свой проект «Русское бедное», вступающий в диалог с итальянским arte povera. Во-вторых, в эстетике S.T. есть параллели тому, что в Москве если и не считают своим, то все равно прекрасно знают. Из местного контекста вспомнятся Александр Бродский и Хаим Сокол – у них и «бедные» материалы, и сентиментальная лиричность, и точная пропорция недосказанности, которая не становится невнятностью, и авторство тоже нивелируется. Еще очевиднее параллель с Кристианом Болтански, который на I Московской биеннале развесил в «Руине» Музея архитектуры пальто – «Призраков Одессы», тоже про смерть и про память. Если Болтански, то не обойтись и без упоминания «Шанса», показанного им во французском павильоне 54-й Венецианской биеннале. Бежит лента конвейера с лицами новорожденных, счетчик фиксирует живых и мертвых, а на экране – случайно составленные фотороботы. Другой вариант сосуществования рождения и умирания.

Про инсталляцию Кунеллиса говорить бы долго, попутно открывая новые нюансы. Произведение то ли про печальное шествие гонимого народа, то ли – противоположный смысл – про марширующие ряды выдохшегося советского парада. Работа про трепет жизни и про страх смерти. Эпиграфом к проекту служит дантовское «Иди за мной, и в вечные селенья из этих мест тебя я приведу» – можно привести и мандельштамовское «Не разнять меня с жизнью: ей снится убивать и сейчас же ласкать». Укутанные в пальто инструменты могут быть знаком конца: музыка замолчала. А могут – надеждой на возрождение, как-никак музыка – душа, нужно просто вдохнуть в нее жизнь.

Обходя работу, понимаешь: ничего не произойдет, коляска не поедет, как вагонетка в «Сталкере», – но идешь. Нужно время, чтобы метафора раскрылась, а произведение разрешилось катарсисом. Этот катарсис, за описание которого брались многие, от Аристотеля до Выготского, получается из разряда напряжения между формой (обыденное, нестрашное старье) и содержанием (жизнь и смерть). Впрочем, какую трактовку предпочесть – дело наблюдателя, Кунеллис разыгрывает пьесу с открытым финалом.