Кроссворд, интеллигенция и ужас неотвратимый

Игорь Виноградов. Духовные искания русской литературы. – М.: Русский путь, 2005, 672 с.

«Тяжко думать (хотя чем дальше, тем все более приходится), что народ наш только Достоевским и Толстым и способен оправдать свое бытие в мире», – завершая книгу, пишет литературовед и критик Игорь Виноградов. Риторика в стиле середины 60-х годов и начала 90-х прошлого века. Времен «оттепели» и гласности. С непременным злорадным кивком в сторону косной массы, ради процветания которой Лермонтов, Белинский, Писарев, Плеханов, Луначарский, Булгаков, Солженицын, Максимов, Искандер и Юлий Ким, о которых идет речь в книге, как, впрочем, и остальные литераторы, чьи имена не вынесены на обложку, трудились, не покладая рук, жертвуя здоровьем и нервируя близких. С постановкой глобальных, неохватных взором вопросов ребром и тем: «Вопрос жизни» и мытарства «разумной веры» Льва Толстого»; «Как человеку жить надо?»; «Красота зла»; «Завещание мастера»; «Диалог Белинского и Достоевского»; «Между отчаянием и упованием»; «Ну-ка, что ты за человек?».

Книга Виноградова – со странным привкусом старой доброй «шестидесятнической» архаики. Честной, тяжеловесной, до бесконечности наивной и путаной: «В 1992 году, приняв от Владимира Максимова журнал «Континент», возглавил знаменитое издание русского зарубежья, перебравшееся в Москву, в качестве главного редактора».

Кто и куда перебрался в Москву «в качестве главного редактора»: издательство или Виноградов? Не важно. Главное, чтобы читатель, еще не открыв книгу, уже начал «терзаться высшими загадками нашего бытия».

Вообще Виноградов, судя по всему, любит не только сам «терзаться», но и читателя терзать. Множество его статей со времени, когда он возглавлял отдел прозы легендарного журнала «Новый мир» Александра Твардовского, и по сей день, – со следами изменчивого и обманчивого бремени интеллигентских исканий, сомнений и правки. А посему помечены сразу несколькими датами: 1964, 1986, 2005.

В результате получился некий интеллектуально-публицистический с элементами кроссворда симбиоз или лабиринт, блуждание в потемках которого искушенному читателю доставит массу удовольствия или раздражения.

Литературно-критическая статья, даже несмотря на обилие в ней публицистического пафоса, тем более поправок на время, в общем-то, товар скоропортящийся. Поэтому перед нами, если все содержимое книги подвергнуть выгонке и фильтрации, останется голый колорит. Или, если угодно, выбранные места из истории русской литературы от Лермонтова до Юлия Кима включительно, окрашенные в либерально-диссидентскую пастельную тональность. Со всеми присущими ей штампами и стереотипами, которые в скором времени должны вымереть из-за полной нежизнеспособности и вычурности.

Лев Толстой. У Виноградова он поражен «духовным кризисом». Он вместе с автором на протяжении пяти страниц никак не может ответить на главный «вопрос жизни»: «Почему же, однако, он «ничего и ничего» не мог ответить на все эти «зачем?» и «ну, а потом?»; «Зато чем больше убеждался Толстой в том, что он по-прежнему не в состоянии отыскать какое-то┘ решение»; «Все несомненно и со все большим ужасом он убеждался, что теперь уже не сможет┘ отставить этот замучивший его вопрос в сторону»; «Так вопрос о том, есть ли в его жизни какой-то разумный, неучтожимый смертью смысл, стал для него, как он сам говорит, «вопросом жизни»┘»; «Так, дойдя до вершины своей жизни, Толстой заглянул в пропасть смерти, и из зияющей бездны, из глухой вечной ее немоты до него донесся вдруг неслышный грозный звук неотвратимого вопроса┘»; «Мы знаем, что духовный кризис, в пучину которого оказался ввергнут Толстой┘».

Замечателен тут «духовный кризис», который, как гоголевский Нос, отделился от Толстого и теперь над ним доминирует!

Мне кажется, и об этом писало много исследователей творчества Толстого, что «духовный кризис» – замечательный пример лицемерия и лживости русского интеллигента, который, пораженный «духовным кризисом», однако же не отказался от благ цивилизации: теплого уютного дома, очень дорогого по тем временам и сытного вегетарианского стола и одеяния, своего барства, богатства, любимого свинарника; наоборот его капитал даже в самый разгар «духовного кризиса» благодаря продажам его книг только возрастал. Зато стал одержим «социально-нравственным пафосом», «пафосом страстного протеста против любой социальной несправедливости и насилия, против эксплуатации и угнетения народа, его нищеты, забитости, невежества и приниженности┘ против паразитизма и нравственной выхолощенности «правящих» классов, против всякой лжи и неправды в духовной и общественной жизни страны┘»

Вот вопрос: а стал бы Толстой проповедником этакой дистиллированной честности, если бы не попался с кухаркой? Или не стал?

«Тяжко думать» обо всем этом. Еще тяжелее перечитывать набившие оскомину стереотипы, навеянные работой Ленина «Лев Толстой, как зеркало русской революции» и истлевшие лет этак двадцать тому назад. Но думать все же надо. Книга Виноградова – не худший для этого повод.