Блинов против Гомбровича

Юрий Блинов. Дороги Чубарова. Рассказы. - Варшава: Indygo-Press, 2005, 144 с.

Гомбрович популярен в России больше, чем в своих палестинах. По крайней мере в Варшаве, в районе Дома литераторов, что напротив ратуши.

- За Гомбровича пить не буду, - можно запросто услышать в ответ на предложение поднять бокал с пивом за автора "Порнографии". Пивной бар расположен, кстати сказать, на первом этаже тамошнего ЦДЛ (где пиво литераторам отпускается, как в старые добрые времена у нас - только членам профсоюза, а у них - со скидкой!).

- А за кого будете?

- За Фадеева. Фадеев - бардзо добже!

Реализм пустил глубокие корни в Польше еще со времен, когда она была нашей губернией. А упрочил свои позиции во времена не столь отдаленные, когда русский был вторым государственным после польского.

В начале 80-х, когда к власти пришел польский Ельцин (Лех Валенса), маятник качнулся в обратную сторону. Однако сейчас русская литература вновь возвращается в Польшу. Русский язык становится модой. Может быть, даже вопреки усилиям политиков - как с этой, так и сопредельной стороны.

Множество русских книг переводится на польский: Булгаков, Солженицын, Достоевский, как это ни грустно, Маринина и Акунин. В центре польской столицы расположен магазин с таким знакомым для русского глаза названием - "Русская книга". Российский центр науки и культуры в Варшаве неустанно пропагандирует отечественных литераторов. Так что в скором времени список тех, за кого можно поднять бокал в литературном кафе, должен пополниться. Повод, причем весьма существенный, для этого есть.

Недавно в Польше вышла двуязычная книга рассказов Юрия Блинова "Дороги Чубарова". Перевод прозы сибирского писателя с русского на польский осуществлен довольно авторитетным литератором Алицией Володзько-Буткевич. Представление автора и книги польской общественности состоялось в сентябре этого года в пресловутом Доме литераторов при поддержке Российского центра науки и культуры и Татьяны Хохловой (она же выступила в роли редактора русскоязычной версии книги).

Тут необходимо одно небольшое лирическое отступление.

Сибирь для молодого поколения, которому вряд ли скажут что-то вразумительное имена Герека и Валенсы, ассоциируется с холодами и медведями. Кто постарше, может недобрым словом вспомнить ГУЛАГ и лучшего друга всех поляков, времен и народов, который и устраивал "туристические поездки" в приснопамятную Сибирь. И это почти все.

Так что проза Юрия Блинова, выполненная в манере "экстремального реализма", с одной стороны, удачно вписывается в польский стереотип о России: необъятные просторы, тайга, морозы, нефть, медведи. С другой - развенчивает идеологические и культурно-исторические мифы. В разряженном пространстве этих противоречий и борются за место под неярким ямальским солнцем герои рассказов и отрывка из романа "Дороги Чубарова", вошедшие в сборник: "Потаповна", "Фотя", "Мика".

Три рассказа, словно три ипостаси русского архетипа: сострадание, пограничное состояние между жизнью и смертью и любовь. Ну и, конечно, главное действующее лицо и сюжетообразующий мотив - медведь. Медведь, с одной стороны, как символ огромного пространства от Уральского хребта до Карского моря, жуткой двужильной силищи, необузданных страстей, а с другой - фольклорный, почти плюшевый почти человек, способный по-бабьи разрыдаться о своей горькой доле.

Надо сказать, что реализм, тем паче "экстремальный", в переводе на польский несколько видоизменился. Стал, что ли, немного лощеным и более европеизированным. Например. Название рассказа "Потаповна" превращается в просто - "Niedzwiedzica" ("Медведица"). А это, согласитесь, не совсем то, что заключено в понятии "Потаповна" как отголоске русского фольклора.

И еще об особенностях экстремального реализма и адекватной передаче его на польском. Речь десантника из рассказа "Фотя" жестко и хлестко, как затвор автомата, расставляет все точки над "i": "- Мерекаешь, на хрен, в чем суть?! То-то". На польском же - приобретает классический оттенок известного гамлетовского вопроса:

"-Kapujesz, co jest grane? - No wlasnie".

Такое ощущение, что все наши ужасы жизни в переводе на чужой язык поворачиваются к читателю своей противоположной стороной, изнанкой, которая даже автору была не видна. Ведь недаром uroda - по-польски красота, а sklep - всего лишь магазин.

Впрочем, предисловие к сборнику (автор - Лев Аннинский) сохранило экспрессию и колорит отечественной критики: "Если суждено нашей традиционной прозе, реалистической по плоти и романтической по духу, очнуться и ожить после десятка лет детективной пальбы, сопровождаемой извержением спермы, наркоты и дерьма┘"

А вот как это по-польски: "Jesli sadzone jest naszej trdycionalistycznej proze, realistycznej z ciala i romantycznej z ducha, obudzic sie i wrocic do zycia po dziesieciu latach kryminalnej strelaniny z nieustajacymi eksplozjami spermy, narkotykow i gowna┘"

Значит, все же общего и родственного у нас гораздо больше, чем различного. На стене одного из домов Варшавы - знакомый до боли трафарет Лукашенки. Пожилые таксисты с ностальгической грустью вспоминают времена Герека, ругают Валенсу курвой или большой сволочью. На вечер российских писателей в польском ЦДЛ собирается народу гораздо больше, чем на Большой Никитской.

Кажется, что польский язык способен растворить языковой барьер, как кусочек сахара в чашечке кофе в кафе, что в Старом мясте. Стоит только вслушаться в польскую речь: рассказы - opowiаdania! Почти что исповедь. Получается, нам есть что сказать друг другу. И причем давным-давно. Ведь польские корни у многих русских литераторов: Булгарин, Достоевский, Ходасевич, Цветаева, Кржижановский и т.д. Долг, как известно, платежом красен. Они нам - европейские гены, мы им - нашего Кржижановского и Гомбровича, которого в Польше чтят меньше, чем у нас. И Блинова в придачу. Благо он теперь переведен на польский. Стало быть, наполовину поляк. Можно даже сказать, русско-польский литератор. Тем паче что слово "литература" у нас общее!