Сюрреализм и гомосоветикусы

Игорь Шестков. Алконост. – Франкфурт-на-Майне: Литературный европеец, 2008. – 192 с.

Проза русско-немецкого писателя Игоря Шесткова неоднозначна, сложна и интересна и по языку, и по темам, а главное, по высокому градусу отрицания не только советского строя, но и современной России, жители которой и ныне во многом сохранили в себе элементы совка. Родившись в Советском Союзе в 1956 году, Шестков, урожденный Эпштейн, с юности стал убежденным антисоветчиком. Учился в вольнодумной московской Второй школе, окончил мехмат МГУ, работал в НИИ, участвовал в скандальных выставках художников-нонконформистов, а с началом перестройки эмигрировал в Германию.

Результатом двадцатилетней жизни и деятельности на неметчине стали выставки фото и графики, публикация в зарубежной русской периодике статей об искусстве. А с 2004 года Шестков пишет рассказы на русском языке. «Алконост» – третья его книга после сборников «Меланхолия застоя» и «Африка». Рефреном всего сборника можно назвать напряженную эмоциональную борьбу в душе автора – борьбу любви и ненависти к злосчастному Отечеству. Состояние этой эмоциональной схватки можно проиллюстрировать строками Лермонтова: «Прощай, немытая Россия,/ Страна рабов, страна господ,/ И вы мундиры голубые,/ И ты им преданный народ».

После первого рассказа «Стена» подумалось: «Не стоит дальше читать этот сборник». Степень прямой и неприкрытой, нервозной, оголтелой критики советского и постсоветского пространства была так велика, что вызвала волну законного возмущения человека, родившегося и жившего в СССР и новой России. Однако я не отбросила книгу и, читая дальше, поняла истинность русской пословицы: «Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива». Стало ясно, что неприглядные «гомосоветикусы» Шесткова сродни уродливым персонажам Гоголя и Салтыкова-Щедрина, которые препарировали российскую жизнь не из гадливости и ненависти, а из подогретого печалью патриотизма.

За любовью к Родине прячется ненависть, за спинами невинных пионеров – адский ужас эпохи. Иван Куликов. Пионеры. 1929. Муромский историко-художественный музей

Вот безгубый и половинотелый инвалид дядя Витя, над которым издевается детвора; вот пионеры Коля и Петя, до крови стегающие друг друга прутьями; в больнице лежит Филлипыч, лишившийся горла из-за того, что случайно выпил уксусную эссенцию, и лишившийся зрения пилот Гражданской авиации, мечтающий о минете. Маленький армянин Мамикон возбуждается от садистских сцен уничтожения шмелей; доносчица Гривнева играет в сексуальные игры с профессором физико-математических наук Лакшиным. Образы Шесткова, встроенные в серую безрадостную картину советского быта, с одной стороны, пронзительно реальны, а с другой – гротескны и сюрреалистичны. Этот контраст становится скальпелем, которым Шестков препарирует труп СССР, извлекая на свет неблаговидное содержимое.

Сюрреализм помогает показать душевное состояние героя. Например, в рассказе «Чингачгук», где жених собирается на свадьбу, как на эшафот: «Свадьба. Свадьба. Свадьба. Две нагие фигурки плескаются в тазу с вишневым вареньем. Раньше киношники для имитации крови использовали┘ Сладкая кровь┘ Свадьба┘ Сводятся-свадятся-свариваются. Нежная Юлина грудь. Вишенки-соски. Сосочки. Собрал Бог пальцами кожу и проткнул дырочку┘ Палочкой для ковыряния зубов┘» Или вот, например, видения писателя-сюрреалиста: «Миша открыл глаза. Перед ним стояла нянечка хирургического отделения. Старая кошка в старомодном чепце. С усами. На ее груди сиял металлический панцирь. В руках она держала корзинку с церковными принадлежностями – подсвечниками, кадилом, копием, напрестольными крестами, дароносицей и водосвятной чашей».

Взгляды Шесткова на постперестроечный период в России – взгляды желчного мизантропа, однако они только высвечивают его неравнодушие к России. Не зря на обложке сборника красуется Алконост – райская птица-дева, которую называют птицей грусти и печали – а внутри книги помещены советские плакаты и лубочные картинки. В итоге хотелось бы резюмировать, что в сборнике «Алконост» Шестков предстает тонким и самобытным прозаиком, мастером психологического портрета, скачущий, рубленый стиль которого насыщен ироническими заметками и емкими бытовыми деталями. Остается лишь пожалеть, что автор сэкономил на корректуре: в книге огромное количество стыдных ошибок или, возможно, опечаток.