Узлы и скрещенья

Эта книга родилась из архивных находок, встреч с пожилыми свидетельницами давно минувших событий, из чудом сохранившихся писем и вернувшихся из небытия дневниковых тетрадей. Можно ли назвать это романом? Быть может, это книга-расследование, «архивный» детектив, эссе о людях прошлого и об их быте? Но вынесенное на переплет определение «Роман об исчезнувшей Москве» – вполне точное. Ведь книга историка литературы и писательницы Натальи Громовой – о тех, кто жил когда-то в переулках, исчезнувших с топографических карт. Нет людей, нет их домов и даже самих улиц, но остались воспоминания и документы о той особой, ни на что не похожей эпохе. Значит, все-таки роман.

Хронология книги Громовой – весь ХХ век, но акцент автор делает на 30-х годах. Люди того времени – это какая-то особая порода, ни на что не похожая генерация. 37-й год (в широком смысле) – «центральная развилка ХХ века». Понятие «люди 30-х» для Громовой, родившейся после войны, имеет не хронологическое, а метафизическое значение. Суть не в цифрах, но в духе времени, в его стиле, запахе. Частные архивы и воспоминания способны адекватно донести до нас эту атмосферу, убеждена автор. На помещенных в книге фотографиях из домашних альбомов эпоха говорит сама за себя.

Сюжет книги (если позволительно вообще говорить в данном случае о сюжете) похож на сад расходящихся тропок или, если угодно, на интернет-энциклопедию с большим количеством гиперссылок. В центре повествования – русские писатели, исследователи литературы и люди, так или иначе причастные к литературным и общекультурным событиям ХХ века. Один из «узловых» персонажей книги – известный московский врач Филипп Добров, человек широких интересов и большой души. Он жил в первой половине прошлого столетия в Спасопесковском переулке близ Арбата, в его доме вырос сын Леонида Андреева Даниил (чья мать умерла при родах), с ним была знакома Марина Цветаева, жившая неподалеку. В 1990-е годы Громова прочла принесенные кем-то в Музей Цветаевой тетради с записками одной из знакомых доктора Доброва, Ольги Бессарабовой. Из этих дневников стала постепенно вырастать история дома и семьи Добровых, превращаясь в сагу с москвоведческим уклоном. Тут и вчерашний гимназист Борис Бессарабов, герой незаконченной поэмы Цветаевой «Егорушка», и чекистка Елена Усиевич, ставшая затем влиятельным литературным критиком, и катакомбные христианские общины в сталинской Москве… От дневников Бессарабовой отходят и разветвляются нити многих сюжетов, кружево истории выплетается все прихотливее, автор «идет по ссылкам» в глубь времен, и, казалось бы, первоначальная завязка потеряна. Но нет: все маршруты приводят в нужную точку. Чаще всего – в какой-нибудь дом близ Арбата, возле несуществующей давным-давно Собачьей площадки – одного из главных литературных локусов прежней Москвы.

Наталья Громова. Ключ. Последняя Москва. – М.: АСТ, 2013. – 416 с.

Автор книги в одной из своих ипостасей – цветаевед, музейный работник, поэтому многие сюжетные нити книги тянутся к известному дому в Борисоглебском переулке. Узел, в котором связались судьбы Владимира Луговского и его сестры Татьяны, драматурга Сергея Ермолинского, театроведа Леонида Малюгина, критика и библиофила Анатолия Тарасенкова, держится на воспоминаниях Марии Белкиной – автора знаменитой книги «Скрещение судеб» (о Цветаевой и писателях ее круга). Беседы Громовой с Белкиной стали своего рода продолжением этой книги, развитием ряда ее сюжетов. И в то же время рассказом о чем-то другом, столь важном для автора «Ключа».

«Сохранение бумаг, дневников, документов из недавнего прошлого было поступком высокой пробы. Но когда я сталкивалась с очередным хранителем, важно было убедить его в том, что архив должен жить, открыться, как долго скрываемый от чужих взглядов ящик шкатулки, и прийти ко всем, кто хочет услышать голоса, обращенные к ним из минувшего», – пишет Наталья Громова.

В самой структуре книги как бы воссоздана работа архивиста: вот исследователь в груде старых бумаг нашел интересный документ, и на знатока эпохи обрушился водопад новых фактов. Архивист сидит перед своей находкой, и перед ним – помимо текста и как бы «за текстом» – встает череда событий, галерея знаменитых и безвестных людей. Быть может, именно в этом документе – ключ к разгадке тайны века. Обо всем этом, конечно, будут написаны академические исследования, где всех персонажей разложат по полочкам и каждому факту присвоят инвентарный номер. Но писатель, «сидящий» в архивисте, распоряжается этими судьбами и событиями по-своему: не нарушая исторической правды, он создает авторское, живое полотно. В чем-то странное, нарушающее привычные законы жанров. Но по сути – глубокий и интересный филологический роман об эпохе, которая «собирала огромный смертный урожай всеобщего горя».