Флорентиец сделал

Сан-Пьетро – главная святыня католического мира.

Площадь перед Сан-Пьетро почти пуста. Только шуршат уборочные машины да красно-синие карабинеры делают перекличку. Собор откроется через 20 минут: встать так рано мало кто готов не только из туристов, но даже из паломников. А всего через несколько часов вдоль знаменитой берниниевской колоннады выстроится многометровая очередь из желающих посетить главную святыню католического мира.

Я прохожу сквозь рамку металлоискателя: в кармане звенят ключи. Ключи от комнаты на третьем этаже, ставшей мне домом на время римских каникул. Полусонный страж ухмыляется по-итальянски хитрой улыбкой: «Чао, белла», а я невольно бросаю взгляд на его кожаную кобуру. Антонио, полицейский из Неаполя, как-то рассказывал, что пистолеты приходится применять нередко. Я не стала тогда спрашивать, приходилось ли Антонио на самом деле убивать кого-то. В Риме хватает бездомно шатающихся – они спят в коробках и тряпках около каждой церкви. Благо, что тепло. Часто там же и кормятся, с незапамятных времен. Штукатуренный фасад церкви Сан-Лоренцо ин Панисперна затерялся среди средневековых переулков, разбегающихся в разные стороны от прорубленной Муссолини улицы Национале. Pane e perna – хлеб с ветчиной – раздавали здесь нищим монашки из соседнего монастыря. Жмутся они и к собору Святого Петра.

Я поднимаюсь по высоким ступеням, здороваясь по пути с обоими каменными апостолами – Петр справа, Павел слева. Двери только открылись, я вхожу в центральные, филаретовские, – бронзовая махина с ренессансными рельефами. Если внешне собор кажется просто большим, то внутри он становится титаническим. Прямой солнечный свет падает через восточные полукруглые окна. Блестят на полу натертые тысячами ног мраморные плиты – выломанные когда-то из терм Диоклетиана. Сверкает на резном потолке золото, привезенное из разграбленной Америки. В перспективе высится громада балдахина над могилой святого Петра, отлитая из бронзы с Пантеона. А люди, входящие с собор, быстро превращаются в крошечные темные точки, стаффажные фигурки на великом полотне архитектуры.

Пьета. Вечно скорбящая, молчаливая и смиренная.

Сан-Пьетро – настоящий музей. Здесь можно бродить часами, путаясь среди мраморных колонн, прячась в темноте капелл, рассматривая грандиозных ангелов, погребальные монументы, расписные потолки. Но меня интересует первая капелла справа. Там, за бронированным стеклом, в складках мраморных одежд сидит она, вечно скорбящая, молчаливая и смиренная. Ее черты полны нежности, ее лик светел, совсем юное лицо – оно не может состариться. И только ее рука с длинными пальцами сложена в том строгом жесте сожаления и принятия, который на долгие годы стал едва ли ни самым знаменитым в искусстве Возрождения. У нее на коленях – тихое худое мертвое тело. Настолько мертвое, насколько мертвым может быть белый каррарский мрамор.

Я долго смотрю на нее через бликующее стекло.

Ему было тогда двадцать три. Молод, амбициозен, чертовски талантлив. Его пригласил в Рим кардинал Риарио, страстный поклонник искусства, в доме которого он жил не на правах свободного художника, а лишь как один из умелых мастеровых. Пока однажды его работами не заинтересовался уже престарелый кардинал Сен-Дени. Это он заказал для капеллы королей Франции в базилике Сан-Пьетро за 450 дукатов папским золотом «наилучшее произведение из мрамора, существующее в настоящее время в Риме». Именно так записано в договоре.

Только что в его родной Флоренции сожгли Савонаролу. Он был страстным поклонником флорентийского проповедника, однако в его письмах нет ни слова о казни. Он хранит молчание, но ваяет свою Пьету.

Пьета. Оплакивание. Много лет его волновал этот сюжет. Когда Сен-Дени обратился к нему с заказом, он работал над Вакхом для банкира Якопо Галли. Обнаженным, телесным, с виноградом в волосах и запьяневшим взглядом. Ему требуется время, чтобы переключиться с языческой свободы на христианское смирение и добродетель. Но у Сен-Дени нет времени, он слишком стар, он на глазах тает под тяжелыми кардинальскими одеждами.

Изнутри собор Святого Петра выглядит еще более грандиозным, чем снаружи. Фото Виктора Литовкина

Найти в Риме кусок мрамора – не проблема: форум давно превратился в городскую каменоломню. Но для статуи специально выписывают из Каррары блок превосходного мрамора подходящего размера. Глыба пылится на складе, пока Вакх не закончен.

Пьета. Как трудно начать. Он хочет быть один, он переезжает из особняка Галли в маленькие грязные комнаты недалеко от виа Систина – туда, где через несколько столетий будет жить Гоголь, в таком же одиночестве. Там он делает десятки эскизов, глиняных моделей, он ищет, думает, чувствует. Пока, наконец, однажды и навсегда его резец не врубится в белое мясо мрамора.

Кардинал Сен-Дени так и не увидел свою Пьету законченной – он умер за несколько месяцев до ее завершения. Статую установили в капелле без лишнего шума, мало кто знал, что в Риме появилось новое произведение. Но он, сотворивший ее, заходил в собор каждый день – ждал реакции. Однажды услышал спор в капелле – чья эта работа, никто не знает.

Он возвратился в собор поздно ночью. Больше никогда не повторит он того, что сделал в своей Пьете. На тонкой ленте, опоясывающей грудь Мадонны, он написал резцом свое имя, единственный раз испугавшись, что его перепутают с кем-то другим: «Микеланджело Буонарроти флорентиец сделал».