Вардван Варжапетян
Легенда советского джаза Лаци Олах. Фото РИА Новости
«Независимая газета» мне не чужая, я пишу для нее столько лет, сколько она существует. В книге «ИМяННОЙ УКАЗАТЕЛЬ» я вспоминаю всех, кого встретил за 80 лет. Из этих встреч и составилась моя жизнь. А еще это краткая история моей страны, сложенная примерно из 3 тыс. историй разных людей. Среди них гении и безвестные обыватели, рабочие, крестьяне, домохозяйки, монахини, проститутки, солдаты, артисты, колхозники, мыслители и доносчики, убийцы и праведники, люди десятков национальностей, профессий, занятий, званий.
Вот очередные истории из моего собрания.
Кузьмич – жилец дома 24 на Большой Якиманке, обитал в полуподвале. Мне, пацану, казался стариком, да он вроде и был пенсионером. Значит, еще при царе родился, был такой же старинный, как чугунная крышка (с чугунными непонятными словами «Мюръ и Мерилизъ») на сточном колодце перед воротами дома. Летом сидел во дворе на скамеечке возле клумбы с цветущим табаком, грелся, курил сигареты «Ментоловые»; если их не было, забивал клочок ваты в папиросу, чтобы никотина меньше попадало в легкие. Берег здоровье.
Кузьмич часто играл в шашки с Борей Бейнфестом из нашего же дома. Боря окончил школу с золотой медалью. За сочинение «Сталин наша слава боевая» учительница поставила ему 5+ и зачитала громко всему классу. В нашем дворе Боря всех обыгрывал и в шахматы, и в шашки. Но в его отсутствие Кузьмич был первым номером. Конечно, я только смотрел, как другие играют. А познакомиться с Кузьмичом поближе помог случай.
Помню год – 1954-й, я в шестом классе. Только что закончились уроки. Тогда после школы сразу не шли домой, самое веселье начиналось: в тот день мы дрались портфелями. И вот в драке ручка у моего портфеля оторвалась.
Поплелся я домой повесив голову. Чем ближе дом, тем медленнее передвигаю ноги, во дворе совсем как слепой – из-за слез ничего не вижу.
– Хлопчик, ты чего голову повесил? А еще пионер всем пример!
Я показал портфель, носом захлюпал.
– И всего-то беда? Так мы это в пять минут починим.
Повел меня вниз по ступенькам, в полуподвал, включил свет в комнатке, канарейка в клетке сразу заметалась. Кузьмич накрыл клетку, птичка успокоилась. Достал сапожный инструмент: шило, дратву, косой нож и очень аккуратно приладил оборванную ручку.
Столько лет! Сколько всего в моей жизни было! А вспоминаю Кузьмича как доброго волшебника – и улыбаюсь. Господи, как же мало мне было нужно тогда, чтобы стать самым счастливым на свете!
Матвеев Борис Васильевич (1928–2008) – известный джазовый музыкант, барабанщик. В послевоенные годы были два знаменитых ударника в советском джазе: Лаци Олах и Борис Матвеев. Матвеева я слышал много раз – в кинотеатре «Ударник». Перед вечерними сеансами в фойе обычно выступали маленький оркестр и певица (полная, в длинном синем бархатном платье), устраивали маленький концерт. Борис Матвеев был звездой этого ансамбля, он и сидел выше, чтобы все видели, как он виртуозно бьет по барабанам. Кажется, некоторые люди покупали билет на «Падение Берлина», «Сказание о земле Сибирской», «Свинарка и пастух» лишь для того, чтобы послушать соло Матвеева на ударных.
А я ходил даже на вечерние сеансы без билета – симпатичная билетерша тетя Нюра пускала меня бесплатно, она была хорошей знакомой моего отца, когда-то работавшего в «Ударнике» художником. Пропускала меня, соблюдая конспирацию: когда никого близко нет. Однажды я выжидал удобный момент, а тетя Нюра разговаривала с джазистом. Поманила меня.
– Боря, а это сын Володи. Помнишь, работал у нас художником? Армянин.
– Да знаю я Володю, он швейцаром в «Национале». Тебя как зовут?
– Витя.
Это так меня во дворе и в школе звали, и мама так звала – меня же Виктором крестили; Вардваном звал только отец, а когда я повзрослел, все стали называть Вардваном. А отца моего, Варткеса, там, где он работал, звали Володей.
– Витек, ты попроси отца, если захочешь увидеть, как мы жару даем в «Национале», пусть проведет тебя в ресторан, лимонада купит.
– А я видел. У вас на кларнете Исаак Беленький, он в нашем дворе живет.
– Шустрый, – похвалил Борис Васильевич.
Отчество музыканта я узнал у тети Нюры. Она же сказала, что Матвеев живет в жуткой коммуналке на Пресне, окончил военно-музыкальное училище, куда его отчим устроил.
– Думаешь, я всегда на билетах контроль отрывала? Я певицей была! Между прочим, получше Шульженко пела. Ну, чего смотришь? Что голос такой… каустик выпила… по несчастной любви.
Еще я узнал от нее, что 9 мая 1945-го у Большого театра играл оркестр, ударником там был знаменитый Лаци Олах (1911–1989) – венгерский цыган, еще до войны приехал в СССР, влюбился, женился, остался. Когда знаменитого Эдди Рознера выпустили из лагеря после смерти Сталина, Олах работал у него.
Матвеев видел тот знаменитый концерт у Большого в День Победы. Конечно, глаз не сводил с Лаци Олаха, каждое движение запомнил, срисовал.
А мне отец рассказал, что в ресторан «Националь», когда играет Матвеев, увидеть его приходят Сергей Лемешев, Исаак Дунаевский, Майя Плисецкая.
Вот такой получился музыкальный момент.
|
|
Тверского купца Афанасия Никитина привела в Индию тайна. Кадр из фильма «Хождение за три моря». 1958 |
По моей версии, тверской купец (а Тверское княжество соперничало в те времена с Москвой) искал в Индии секрет булатной стали. И, конечно, много вопросов у меня возникло. Например, почему Пушкин написал строки: «Так тяжкий млат (то есть молот), дробя стекло, кует булат»? При чем здесь стекло? Это оказалось загадкой и для самого Навроцкого. Но он ее решил и мне рассказал.
– У Пушкина ничего случайного нет. Слова его необыкновенно точны. В том числе и «млат», и «булат». Летом 1833 года поэт путешествует по Уралу, собирая материал по истории пугачевского бунта. Был он и в Златоусте, где его сверстник выдающийся металлург Павел Петрович Аносов пытался создать свою сталь, сравнимую с булатом. Видел поэт, как в Златоусте куют клинки: когда металл раскаляется добела, кузнец выхватывает поковку и посыпает (словно перчит-солит) бурой – порошком, состав которого ведом одному только мастеру. Так вот, когда заготовка остывает, она словно ледком подернута, на вид – стеклом, и при повторной ковке первый удар молота «стекло» это разбивает.
Я потом упомянул это в повести. А через много лет написал об Афанасии Никитине и в «НГ» (см. номер от 26.08.10, «Подвиг разведчика, или Что Афанасий Никитин искал в Индии»).
Петров Алексей Федорович (род. 1931) – пляжный фотограф из Геленджика. История нашего знакомства поучительна, как иллюстрация к сказке Пушкина о попе и его работнике Балде. Вот и меня, как жадного попа, попутал бес дешевизны. В то лето (1982) захотелось мне отдохнуть на море. Я позвонил в Краснодар моему товарищу Петру Серафимовичу Макаренко, работавшему в краевой газете: что посоветуешь? Петя быстро откликнулся: приезжай, что-нибудь найдем. Я приехал, и вот какой вариант предложил Петя:
– Слушай, есть один мужик в Геленджике, замучил нас стихами, графоман. Я с ним связался, сказал про тебя: едет писатель из Москвы, хочет отдохнуть на море и все такое, так он готов взять тебя на полный пансион, даже домашним вином будет поить, а ты посмотришь его стихи, обсудишь, посоветуешь… Я обещал дать подборку его стихов, которые ты отберешь. А?
На редакционной машине Петя привез меня в Геленджик, сдал с рук на руки Петрову и уехал. А я остался на две недели в уютном домике с садом, где жили Петров, его жена и мартышка, с которой любили фотографироваться на пляже отдыхающие.
Петров оказался постарше меня лет на восемь: сухонький, роста небольшого, бодрый, говорливый; жена много моложе (может, не первая).
Договорились мы с Петровым так: он выделяет мне комнату, кормит, угощает вином (на этом пункте он сам горячо настаивал), я хожу на море, работаю (писал какую-то повесть), а с пяти до восьми вечера (до ужина) мы с Петровым занимаемся его творчеством: я читаю стихи и разбираю, как в литературной консультации, отбираю самое лучшее из написанного им.
Сразу скажу: вспоминаю те дни как кошмар, мне предстояло прочесть горы виршей (к счастью, Петров все перепечатал на машинке) и отыскать жемчуг, «навозну кучу разгребая». Те вечера (с пяти до восьми) иссушили мой мозг, про свою рукопись пришлось забыть, и долго еще после Геленджика я не мог написать ни одного живого слова – на бумагу горохом сыпалась сплошная графомания. Года два я отходил от писаний Петрова – а не жадничай!
А где же жемчужины? Жемчуг не жемчуг, но кое-что для Пети Макаренко я отобрал (он сдержал свое обещание и напечатал Петрова). Например:
Вблизи грохочет экскаватор,
А умирающий с кровати
Кричит, почти покойник:
«Ну, дайте умереть спокойно!»
И экскаватор заглушили –
Прижизненно молчанием
почтили.
