Писатель Наполеон

Издательский дом «Гелеос» выпускает роман, написанный Наполеоном Бонапартом.

Литературное наследие Бонапарта велико и разнообразно: философские эссе, романтические новеллы, политические памфлеты, диалоги, рассказы, воззвания к войскам, любовные письма, но роман дошел до нас один. Автобиографический роман «Клиссон и Евгения» написан в 1795 году. В его основе история любви Наполеона к Дезире Клари. Надежды, сомнения и страхи будущего императора переложены в эпистолярный жанр и переданы через грезы и пасторали, представляющие нам душу диктатора глубоко лиричной и трогательной.

«Наполеон – величайший писатель своего времени», – сказал о нем французский политический деятель, историк, первый президент Третьей Французской республики Луи-Адольф Тьер, впервые ознакомившись с неизвестным до сих пор широкой публике памятником интимных переживаний Бонапарта.

Искусствоведы и текстологи восстанавливали текст романа по шести сохранившимся фрагментам. Уникальна история каждой страницы рукописи: две из них находились в частной коллекции графа Орлова, одна прошла долгий путь из Франции через Англию, США и Кубу в лавку итальянского торговца манускриптами, другую граф Титус Дзялинский привез в Варшаву в 1822 году, еще одна хранится в Музее литературных рукописей Карпельса в Санта-Барбаре. Предлагаем читателям «НГ-антракта» отрывок из «Клиссона и Евгении».

«Клиссон и Евгения»

Склонность к военному поприщу была у Клиссона в крови. Он мечтал о сражениях с такой же жадностью, с какой его сверстники слушают сказки. Достигнув возраста, когда мужчина берет в руки оружие, он не пропустил ни одной военной кампании, не отметив ее своими подвигами. Несмотря на юные лета, любовь к ратному делу и военное счастье вознесли его на самый верх армейской иерархии. Он легко преодолевал любые трудности, возникавшие у него на пути. Удача сопутствовала ему во всем.

Однако завистникам, обуреваемым низменными чувствами в отношении любого честного имени, любой нарождающейся известности и сгубившим столько талантливых и дельных людей, все же удалось оклеветать его. Проявленные же им хладнокровие и сдержанность лишь умножили число его врагов. Величие души окружающие посчитали гордыней, твердость – дерзостью, а его победы только усиливали решимость гонителей. Служить и далее столь вопиющей неблагодарности показалось ему отвратительным. Он ощутил настоятельную необходимость уединиться и сосредоточиться. Впервые ему случилось задуматься над своею жизнью, своими склонностями, положением. Он, как все люди, мечтал о счастье, но сумел добиться только славы.
Эти размышления привели Клиссона к мысли, что на свете существуют и другие добродетели, кроме воинственности, другие склонности, кроме желания разрушать. Способность пестовать живые существа, воспитывать их и делать счастливыми – талант не менее почтенный, чем умение убивать на полях сражений. Он ощутил потребность подумать об этом на свободе, внести ясность в сумятицу мучительных мыслей. Покинув место службы, он устремился в Шамвер, расположенный недалеко от Лиона, где нашел пристанище у своего друга. Этот живописный уголок в окрестностях большого города соединял в себе все, что только могут явить прекрасного искусства и живая природа.
Ведомый стремлением обрести счастье Клиссон поначалу постиг лишь тщету и призрачность славы. Дома он проводил мало времени. Его товарищ, будучи светским человеком, устраивал большие приемы, на которых Клиссону было не по себе. Обладая пылким воображением, чувствительной душой, ясным и холодным умом, он не мог без скуки наблюдать ужимки кокеток, галантные игры волокит, язвительную и бесстыдную пикировку сотрапезников. Интриги были ему скучны, словесные игры безразличны. Он искал уединения. Одно стремление, до поры смутное и неясное, владело всем его существом. Привычное к тяготам тело требовало упражнений. Больше всего он любил бродить по лесам. Под сенью дубрав ему удавалось подняться над людской злобой, забыть о безумстве и [жестокости].
С изумлением и восхищением отдавался Клиссон зрелищу рождающегося и умирающего дня, движения ночного светила, проливавшего свой серебряный свет на поля и леса. Сменявшиеся пейзажи, изменчивая природа, птичий гомон и журчание вод ложились ему на сердце удивительным, доселе неизведанным впечатлением. А между тем открывавшиеся его взору картины были для него не новы, он видел их тысячу раз и прежде, но без чувства, без волнения. Что за жалкий жребий убивать себе подобных <┘> навлекая на себя кары, в то время как твоя душа, вся во власти заблуждений, горячности и страха, остается глуха к прекрасному и неспособна оценить прелесть окружающей природы.
Недоверчивый от природы, Клиссон сделался грустен. Размышления уступили место мечтаниям. Он не строил планов на будущее, ему нечего было опасаться и не на что надеяться. Овладевшая им полная апатия, столь непривычная его деятельной натуре, постепенно ввергла Клиссона в состояние оцепенения. Просыпаясь с рассветом, он целыми днями бродил по полям, наблюдая за тяжелой жизнью простых людей и проникаясь к ним сочувствием и братской любовью.
Водолечебница Аллес находилась в одном лье от Шамвера. Множество народа стекалось туда, чтобы ощутить благотворное воздействие лечебных вод. Здешний пейзаж сразу очаровал Клиссона. Ощутив на себе притягательные свойства местности, он не пропускал ни дня, чтобы не появиться там. Никем не узнанный, он бродил в толпе. С интересом рассматривал он очаровательные женские лица, изысканные туалеты, сшитые большей частью из льняной ткани. Публика на водах обычно дружелюбна и открыта. Клиссону случалось завязывать дружеские беседы и знакомства, которые хотя и не имели продолжения, но скрашивали его одиночество и спасали от тоски.
Один из дней на водах показался ему особенно приятен, однако назавтра он почему-то увидел там весьма мало публики. Ему попались на глаза две молодые дамы, получавшие большое удовольствие от прогулки, восторженность и непосредственность их поведения свидетельствовали о том, что им было не более шестнадцати лет. У Амелии были выпуклые глаза, изящный стан, свежий цвет продолговатого лица, белоснежная шея, ей было семнадцать лет. Евгения, оказавшаяся годом моложе, была не так привлекательна. Амелия всем своим видом, казалось, говорила: «Ты находишь меня хорошенькой и, быть может, уже влюблен. Так знай же, что ты не одинок и можешь быть услышан, но только если станешь говорить мне приятные вещи. Я ценю комплименты [sic] и охотно принимаю их».
Евгения никогда не смотрела на мужчин прямо. Ее тихая улыбка слегка приоткрывала великолепные зубы, словно выточенные из слоновой кости искусным [sic] резцом. Если ей протягивали руку, она в ответ робко подавала свою, но старалась отнять ее как можно скорее, как будто не хотела никому показывать свою изящную кисть, белизна которой была ослепительна, что подчеркивали проступавшие на ней нежные голубые прожилки. Амелию можно было уподобить французской музыке. Ее слушают с удовольствием, ее аккорды приятны слуху и гармония понятна всем. Евгения же вызывала в памяти музыку Паэзиелло, которая приводит в восторг и возвышает души избранных, но остается недоступной пониманию большинства. Амелия возбуждала к себе любовь юных, тогда как Евгения могла тронуть страстное сердце, что отдается любви не от скуки или из духа соперничества, но способно на глубокое и прочное чувство. Первая привлекала поклонников красотой, вторая привязывала их к себе истинным чувством. Многие мужчины могли назвать себя друзьями Евгении. Но только один удостоился более нежных чувств с ее стороны.
Свежесть и красивые глаза Амелии привлекли внимание Клиссона. Улучив удобный момент, он заговорил с дамами, вызвался проводить их до дома и попросил разрешения иногда посещать их. Его мысли были поглощены молодыми красавицами, с которыми он свел знакомство; снова и снова он вызывал в воображении очаровательный образ Амелии, перебирал в памяти ее речи; ее пленительный образ увлек Клиссона, в то время как воспоминание о Евгении смущало его; он чувствовал, что младшая взяла над его сердцем непонятную власть, мешавшую молодому человеку наслаждаться думами о прекрасной Амелии.
Молодые дамы отнеслись к Клиссону по-разному. Амелия упрекала Евгению за то, что та выказывала мало удовольствия от общения с незнакомцем. Сама она находила его немного угрюмым, однако внешность молодого человека показалась ей изысканной, а манеры достойными. Евгения же полагала, что Амелия ведет себя слишком открыто, ее сердце роптало, она ощущала какую-то неловкость, которую не могла себе объяснить ничем иным, кроме как неприязнью к незнакомцу, непонятной и неоправданной.
На следующий день Амелия настойчиво, но тщетно пыталась убедить Евгению отправиться с ней на воды. Она и думать об этом не могла и, после того как Амелия ушла, написала своей сестре письмо, а затем отправилась гулять по полям.
Клиссон пришел в Аллес даже раньше Амелии, и они встретились там как старые знакомые. Принятые на водах свобода и простота обращения заставляли забыть все церемонии и правила этикета. Несколько часов они провели вместе; оба сочли предосудительной легкую влюбчивость дам, и прекрасная и милая Амелия вернулась домой веселой и полной наилучших впечатлений о Клиссоне, которого находила хотя и не очень галантным, но весьма любезным. Весь день она говорила лишь о Клиссоне и убедила Евгению пойти назавтра с ней на воды. Та же, в свою очередь, провела немало времени в думах об этом незнакомце; она не знала, следовало ли ей его возненавидеть или преисполниться к нему уважения.
[Накануне] Клиссон имел с ней тайную встречу. Прибыв на место, Клиссон издалека увидел Амелию, с досадой отметив, что с ней была ее подруга. Евгения также не склонна была поддерживать беседу и отвечала лишь нехотя. На незнакомца она смотрела в упор, не в силах оторвать от него взгляда. «Что мучает его, отчего он так мрачен и задумчив? Судя по глазам, это мудрый старик, судя по внешности – томный юноша». Вдобавок ее весьма удручало то, что он полностью поглощен Амелией. Сославшись на усталость, она убедила их отправиться в обратный путь, но тут они встретили доктора, с которым были знакомы. Тот был удивлен, увидев Клиссона подле Амелии, однако счел разумным воздержаться от комплиментов. «Господин Клиссон», – представила Амелия.
«Прошу меня простить, – сказала Евгения, вмешавшись в беседу. – Мы так много о вас слышали, и мне так хотелось познакомиться с вами». Тон ее голоса, выражение лица тронули сердце Клиссона, он внимательно посмотрел на нее. Их взгляды встретились, души потянулись друг к другу, и несколько дней спустя они поняли, что их сердца готовы любить. В душе мужчины совершалась пылкая, но бережная работа любви. Евгения же, убежденная, что она создана не для любви и что ее удел – дружба, почувствовала, как в ее сердце разгорается пламень. Клиссон ни о чем не сожалел, злые мужские игры на поле брани больше не интересовали его. Смыслом его жизни стала Евгения. Они виделись часто. Их души слились воедино; никакие препятствия не могли остановить их, они стали единым целым. Все, что есть самого достойного в любви, этом нежнейшем из чувств, вся его несказанная сладость наполнила сердца счастливых влюбленных. Доверительные беседы, трогательные излияния, соединение душ, помыслов и сердец, свершающееся по взаимному влечению, естественному и чистому, тихие слезы и прочная духовная связь сулили им счастье.═