Территория отчаянных приключений

Петербург славен своими проходными дворами-колодцами, темными лестницами и чердаками. Фото Марианны Власовой

Среди последних событий в ее литературном календаре – дебют в журналах «Дружба народов» и «Дон», победа в конкурсе «В контексте города» и на фестивале авторской песни «Покровский собор». Предстоит издание сборника стихов «Мы – птицы» и завершение нового романа. С писательницей Еленой ШУМАРОЙ беседует Елена КОНСТАНТИНОВА.

– Елена Викторовна, что за конкурс «В контексте города», в котором вы победили со стихотворением «Белая дева»?

– Конкурс организован Санкт-Петербургским Союзом литераторов. Заявки на него ежегодно присылают поэты со всей страны. В основном это городская и философская лирика. Много стихотворений о Петербурге и написанных в Петербурге. «Белая дева» – одно из них. Было интересно прочитать работы финалистов, а с некоторыми и встретиться вживую. С удовольствием отмечу стихи петербургских поэтов-участников: Ольги Козловской, Бориса Чечельницкого, Натальи Филимоновой.

– Вы ощущаете себя петебурженкой или ленинградкой?

– Я родилась и росла в Ленинграде. Сначала мы с родителями жили на окраине, а в мои восемь лет переехали в самый центр – тот, что называют Петербургом Достоевского. Дедушка, ветеран войны, преподавал в ЛИИЖТ (Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта. – «НГ EL»), и семья решила, что надо объединиться и перебраться к нему поближе. Старый город с его проходными дворами, темными лестницами и чердаками для меня и моих друзей стал территорией отчаянных приключений. Тогда мы были ленинградцами и не хотели, чтобы город менял имя. Конечно, сейчас я живу и пишу в Петербурге. Но мое ленинградское детство – всегда со мной.

– Часто ли позволяете себе бесцельные прогулки по городу?

– Жизнь в городе учит отдыхать за городом. Лес, дорога через поле, берег Финского залива – лучшие места для моих бесцельных прогулок. Город же обязывает работать на результат, и если выхожу прогуляться, значит, скорее всего мне нужно обдумать героев или сюжетный поворот для нового романа.

– Как урбанистический пейзаж влияет на ваши стихи?

– Не думаю, что здесь можно говорить о существенном влиянии. Да, большую часть жизни я провожу в городе, и образы его бросаются в глаза. Но чаще это материал, а не суть.

– Не случалось ли, что Петербург и темы подсказывал? Скажем, на знаковом для российской словесности Невском проспекте?

– Невский проспект нынче суетный, туда идешь по необходимости и торопишься с него свернуть. Свои темы нахожу скорее во дворах старых улиц, возле Никольского собора, на берегу канала Грибоедова. Там, в коммуналках, жили мои одноклассники, там и страшно, и великолепно, и многое в этих местах может переродиться в текст. Например, в романе «Если я буду нужен» (2021) есть глава, где герои проходят через сеть чердаков, лестниц и квартир в полузаброшенных домах. До героев теми же чердаками прошла я сама – это дома на Средней Подьяческой улице. В той главе тревожно героям, тревожно читающим ее, так же, как было тревожно мне.

– Ваша маска клоуна в уличном «Театре Летающих Вещей», с которым выступаете больше 10 лет, – привычка с детства «смотреть на мир глазами другого человека» или желание спрятаться?

– За годы работы в уличном театре я поняла, что моя маска – это свобода, способ быть мной в наивысшей степени. Клоун для зрителя – не человек, а сущность, и от этой сущности общество с радостью принимает любое баловство, лишь бы оно было добрым.

– Неизменно отстраненный взгляд и в ваших стихах: «Ранний июль», «Хорошо», «Наш». Нередко в них игра, как в известных (во всяком случае питерцам – точно) «Старушках». Несколько первых восьмистиший:

Наутро небо чихало кашей,

и дом спросонья скрипел и кашлял.

Лежали, словно бокалы в вате,

старушки в теплых своих кроватях.

Старушки зубы снимали с полки,

и пол неспешно клевали палки.

Зевали кошки на всех матрацах,

в ковшах, толкаясь, варились яйца.

А там, у дома, скреблись лопаты.

Старушки рьяно чесали патлы,

и, в кофты кутаясь одиноко,

сползали в кресла у зимних окон.

С таблеткой, чаем и карамелью,

в тряпичных тапках, побитых 

молью,

кто полусидя, кто полулежа,

они глазели на жизнь прохожих.

– Когда у вас возникла потребность рифмовать?

– Не назвала бы это потребностью. Стихи для меня – это одновременно приключение, труд и ряд удач (и, разумеется, неудач). Всякий раз ввязываешься в сложную, часто выматывающую словесную игру – со своим собственным мозгом и чем-то еще, что стоит выше мозга. И не знаешь, к чему придешь. А зачем ввязываешься? Наверное, чтобы не пропало ощущение. Раз оно пришло, не надо его терять.

– С кем из поэтов чувствуете литературную связь?

– «Связь» – сложное слово. Лучше сказать – духовную близость. Например, с петербургским поэтом Вячеславом Лейкиным – он хулиган, как и я, но наше хулиганство не несет разрушения.

– А из дальних?

– Выделила бы Игоря Северянина, мне нравится его поэтическая уверенность, порой граничащая с наглостью. В его стихах много силы, на которую иной раз можно опереться.

– Что подразумевает лично ваше «хулиганство»?

– Оно похоже на коробочку с секретом: откроешь раз, два – оттуда туман и тишина. А на третий – как выскочит яркий шут, как начнет баловаться и смешить. И сколько бы ни было дальше тишины, этого шута помнят и ждут.

– Вы преподаете в университете математику и программирование, значит, и склад ума у вас математический – точный. Наверное, непросто мир цифр сопрягать с миром букв?

– Математика, как и литература, опирается на язык. Как бы странно это ни звучало, язык математики – ясный, красивый и удобный для творчества. Склад мышления и образование (спасибо моим великим педагогам-математикам) помогают мне работать системно, структурировать текст, анализировать характеры героев и линии сюжета, ясно выражать свои мысли.

– С тех давних пор, что пишете стихи, их должно накопиться у вас немало. Между тем, например, на портале «Стихи.ру» их чуть-чуть. А об издании своего поэтического сборника еще только, кажется, задумываетесь…

– Дело в том, что я довольно поздно начала писать всерьез. Вернее, всерьез думать, что мои стихи можно считать стихами и кому-то показывать. По сути, в публичном поэтическом поле нахожусь года два-три. Тем не менее сборник готовится, причем иллюстрированный, и, надеюсь, в ближайшее время получится его издать.

– Он пока без названия?

– Название уже есть: «Мы – птицы». В какой-то момент я обнаружила, что в моих стихах много птичьих образов. Да и не только в стихах. Одного из главных героев романа «Если я буду нужен» зовут Зяблик. Думаю, в последние годы темы полета и свободного пения для меня важны. И потому «мы», то есть мои лирические герои, читатели и я сама – птицы. Синицы, воробьи и славки. Мы малы, но весь огромный мир – перед нами.

– Что вызывает у вас разочарование в текущей питерской поэзии?

– Разочарований, связанных с настоящей питерской поэзией, у меня не бывает. А досада... Вот иной раз прочитаешь новое стихотворение питерского поэта и досадуешь: почему одно написал, а не два.

– В адрес кого досада чаще?

– Сергея Адамского – сильного и очень питерского поэта.

– Что поняли за три года работы над упомянутым дебютным романом «Если я буду нужен»?

– Текст, особенно большой, с которым живешь долго, неизбежно влияет на твою жизнь. Все разворачивается в сторону этого текста. Тебе дают нужных людей, приводят в нужные места, провоцируют сполна порадоваться и пострадать – так, чтобы ты писал только о том, что знаешь сам. Если говорить о совпадениях... Когда была написана треть романа, к нам на факультет поступила девушка, невероятно похожая внешне на мою главную героиню, и звали ее так же – Алина. Я наблюдала – как она двигается, разговаривает, реагирует на события. Кстати, в соцсетях никнейм настоящей Алины совпадал с фамилией главного книжного антагониста. Или, например, мне захотелось использовать образ для героя – лебедя, вот-вот готового напасть (да, снова птичья тема). Искала в Сети, как нападает лебедь, чтобы образ стал точнее. А на следующий день в парке мальчишка рядом со мной случайно напугал лебедя. Теперь знаю, как он нападает... Герои «Если я буду нужен» не похожи на меня, но я прошла их путем и теперь, наверное, чуть больше умею и понимаю.

– Что именно?

– Прежде всего – как лично мне нужно работать с большой формой. С героями, структурой, событиями. Понимаю важность консультантов – в тех сферах, где знаю недостаточно, чтобы сформировать персонажа или локацию. В личностном плане, думаю, тоже изменилась. Прожила с героями тяжелые моменты, вместе с ними выпуталась из тревожности, ярости, горевания. Увидела новые возможности.

– Насколько реальны биографии главных и «попутных» героев, данных без прикрас, вживую, отягощенных грузом прошлого, «где мир однажды был вывернут наизнанку»?

– Реальных прототипов ни у кого из них нет: биографии придуманные, образы собирательные. Например, внешность и интонации мамы главной героини я позаимствовала у дамы, которая сидела за мной в театре. Она так вдохновенно пилила свою дочь, что я не могла не обернуться, чтобы запомнить ее лицо. Повадки семилетнего мальчика, Мелкого, списаны отчасти с одного капризного артиста. А Зяблик подозрительно похож на воображаемого друга моего детства.

– Воображаемого?

– Да, я его придумала и прожила с ним большую часть детства.

– Новый роман тоже о 16-летних?

– Не совсем. Его героям 17–18 лет. Поздняя подростковость меня пока не отпускает. Здесь вижу общие корни с уличной клоунадой. Все ярко, остро, здесь и сейчас. Каждое событие огромно, и каждую минуту в мире открывается что-то новое. Впрочем, следующая книга, для которой уже есть задумки, будет о другом возрасте.

– При предпочтении прозе крупной формы что подталкивает вас время от времени к рассказам и не собираетесь ли собрать их в книгу?

– С рассказами, как со стихами: это скорее приключение, игра. Вспышка, которую проживаешь и идешь дальше. Роман – история долгая, и хочется иногда встряхнуться, побыть немного с другими героями, чтобы потом вернуться к «своим». Думаю, сборника из моих рассказов не получится. У них нет объединяющего фактора: ни героя, ни места, ни времени. Но они постепенно расходятся по толстым бумажным и электронным литературным журналам, и, как мне кажется, им там хорошо.

– И все-таки где вы наиболее полно выражаете себя: за письменным столом, в театре, на лекциях в университетской аудитории?

– Не хотелось бы обижать второплановостью ни одно из своих занятий. Каждое из них что-то дает другим. Во всех этих проявлениях – я. Просто в разные периоды чуть ярче живет то артист, то автор, то педагог.