Варвары

Старики в «Мещанах» хорошо понимают друг друга: Бессеменов (Андрей Мягков) и его супруга (Алла Покровская).
Фото Фреда Гринберга (НГ-фото)

«Мещане» Кирилла Серебренникова сложены из несообразностей. Постановщика, известного московского режиссера, лидера всего нового на столичной сцене, внешняя сторона спектакля, кажется, беспокоила и мучила куда больше, чем соответствие частей и целого, а также формы и содержания.

Андрей Мягков смотрится до чрезвычайности живописно – этаким цековским старцем, завсегдатаем кремлевских столовых, в каракулевой шапке пирожком и пальто с меховым воротником по моде 60-х – начала 70-х (художник по костюмам – Ольга Резниченко). Но его нарочитая – живописная – дряхлость, тяжкий труд, с каким порой приходится его герою, мещанину Василию Васильевичу Бессеменову, преодолевать расстояния меж столовой и собственными семейными апартаментами, входит в противоречие с юным возрастом его сына и дочери, с мыслями о выборной должности, которая проходит мимо.

До сих пор Серебренникова считали певцом и чуть ли не буревестником «новой драмы», поставленный им «Пластилин» Василия Сигарева без преувеличения и сегодня остается недосягаемой вершиной в понимании «новой драмы» и в умении донести ее «месседж» как для новых, так и для старых зрителей. Интерес к «Мещанам» с самого начала выглядел провокацией: что он «Мещанам», что, как говорится, ему «Мещане», чтоб о них, так сказать, рыдать?

Нет, не рыдал он. Не рыдал, но, кажется, сочувствовал.

Бессеменов, а еще больше жена его, Акулина Ивановна в исполнении Аллы Покровской вышли людьми обаятельными, достойными если не уважения, то сочувствия. В них человеческое проницает и проникает вовне, проявляет себя. Сын же Петр (Алексей Агапов) – человек ничтожный, бессмысленный, что подчеркнуто унылыми советскими застиранными тренировочными штанами, с оттянутыми коленками, в которых выходит он на сцену в первом акте. Разве человек с идеями, с душой и мыслями такое себе позволит?!

Бессеменов – человек сильных чувств, серьезных переживаний. Не пуская сына к Елене (Евгения Добровольская), которую совершенно справедливо почитает женщиной вольного поведения, ложится на его пути ничком: мол, через мой труп. Короче говоря, симпатии – на его стороне. Его правда – понятнее, выглядит более, что ли, взаправдашней, серьезной. На его глазах семья рушится, весь уклад жизни, так что нет сил сказать: «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» Что же до позднего его возраста, то, даже если судить по Нилу, могучим стать ему не суждено.

Нил в спектакле Серебренникова, на роль которого был специально приглашен Алексей Кравченко, похож на рабочего, приехавшего в столицу по лимиту. Свитер заправлен в брюки, манеры просты, как, впрочем, и положено трудовому человеку. Прогрессивные идеи борьбы с юдофобией, вложенные ему в уста Горьким, плохо сопрягаются с внешним видом люмпена, который естественнее смотрелся бы среди погромщиков.

Отдельные удачные решения той или другой сцены, некоторых персонажей (кроме Мягкова и Покровской, в новых мхатовских «Мещанах» замечательно играет «маленького человека» Перчихина Владимир Краснов, обнаруживая родство своего героя и с гордыми людьми Достоевского, и со смиренными или только на время присмиревшими праведниками и «чудиками» Шукшина и Вампилова), против обычного, играют не на удачу – наоборот, подчеркивают несообразность «слагаемых» и «суммы», целого и частей. Происходит это из-за того, что мысль режиссера не формализована, вернее, форма эта в каждую следующую минуту меняется, из-за чего пьеса дробится, рассказ становится осколочным, сбивчивым, семейная история с эпическим «прищуром» уподоблена мелькающим ярким кадрам (длиной – без малого четыре часа).

Форма, удачно подходившая к таким же пунктирным сюжетам и рваным ритмам «новой драмы», проигрывает, наталкиваясь на совершенно ясный и стройный рассказ молодого Горького. Можно по-разному трактовать Бессеменова, Тетерева и даже Нила (у Товстоногова, к примеру, Кирилл Лавров играл его не положительным пролетарием, а скорее глянцевым бездушным пустозвоном), но невозможно игнорировать развитие образов, движение сюжета, имеющего – в отличие от многих «новых драм» – завязку, кульминацию и развязку.

Серебренников в Горького не верит. Не верит в его способность захватить внимание публики и держать его в течение нескольких часов, да даже и минут. Он расцвечивает пьесу дополнительными эффектами: переносит время действия примерно на полвека вперед, актуализирует и шаржирует интонации (разнообразные фонетические отклонения – еще одна непременная составляющая «новой драматургии»), выводит на сцену экзотических испанских донов, актеров «народного театра», и одетых в черное старух, перекочевавших в «Мещан» прямиком из серебренниковского же «Пластилина».

Серебренников занимает в спектакле хороших актеров, но не доверяет и им. То есть доверяет, но проверяет: «в помощь» актерам – живой оркестр, «Пан-квартет», который сидит прямо на сцене (музыканты то подолгу сидят без дела на глазах у публики, то используются «на подхвате»).

Наконец, для зрителя с опытом в спектакле тут и там разбросаны многочисленные вольные или невольные цитаты из Някрошюса (вроде «белых пятен», затмевающих глаза Татьяны; ее же попытки «законсервировать» в кувшине для умывания произнесенные Нилом слова про любовь), Уилсона (расцвеченные ярким монохромным светом, а затем медленно «выцветающие» задники), из знаменитых «Мещан» Товстоногова, которых Серебренников будто бы посмотреть не успел. Только у Товстоногова моль ловили, кажется, в начале спектакля, а у Серебренникова эта пантомима отложена на финал.