Андрей Кротков Читателей высокоинтеллектуальной литературы считают яйцеголовыми придурками. В свою очередь, яйцеголовые придурки считают читателей массовой беллетристики придурками тупоголовыми. Чтобы не попасть ни в те, ни в другие, значительное количество людей читает нечто среднее, а именно - детективы и исторические романы.
Запас исторических сюжетов огромен. Некоторые из них почище любой выдумки. Грех не использовать такой материалец. Писатели и используют его на полную катушку. Не отдавая себе при этом отчета, что создать исторический роман - задача почти невыполнимая.
Историк - служитель науки, его цель - научная истина, он обращается к аудитории профессионалов, заранее зная, что аудитория не потребует занимательности и красот стиля.
Писатель же должен соблазнить широкую аудиторию непрофессионалов, заставить ее потратить время на свое сочинение. Он не ищет истину, а создает художественную версию исторической реальности в одном из возможных вариантов. Перекладывает когда-то сложившуюся мозаику, об истинном положении фрагментов которой можно только догадываться.
Изредка являются в мир люди, наделенные помимо способностей к науке еще и литературным дарованием. И тогда из-под их перьев выходят книги, сочетающие ценность научного исследования с литературными достоинствами и широкой доступностью.
Это идеальный вариант. Но гораздо более распространенная фигура - писатель-историк, находящийся в плену определенной идеологемы. Это и советские писатели-государственники и, скажем, французские писатели-бонапартисты, которые по сей день поют осанну Наполеону вопреки всем историческим данным. Из-под их перьев выходят книги, сочетающие достоинства увлекательного чтива с произвольными интерпретациями, подтасовками и фальсификациями документально установленных фактов.
Главная причина недоверия к исторической романистике - неизбежная, почти фатально происходящая под перьями авторов модернизация психологического склада и характеров персонажей. Если материальное наследие культуры, предметные следы эпох могут сохраняться физически и в большом количестве, если политические перипетии, дискуссии и хронология могут быть протокольно задокументированы - то такая трудноуловимая вещь, как ментальность эпохи, сквозь время и пространство до нас не доходит и на физических носителях не закрепляется. Чтобы грамотно восстановить ментальность прошлого, требуются особый талант, капитальная спецподготовка и большой объем каторжного труда. При этом успех не гарантируется никому.
И все же. Печатному слову в России продолжают свято верить. А это значит, что автор исторического романа более чем свободен. Карт-бланш, дарованный историческому романисту, заключен в том, что читающее население состоит отнюдь не из кандидатов и докторов исторических наук, но из граждан, желающих соединить приятное с полезным - всплакнув над чувствительной коллизией, заодно получить информацию. А бездонный океан прошлого и безмолвная толпа исторических персонажей, от имени которых можно невозбранно говорить что угодно, - соблазны великой простоты и гарантированной популярности. Современность может цыкнуть на зарвавшегося прозаика. История смолчит.
Так происходило и происходит. Весь советский период истории, особенно военный, был замалеван и переписан усилиями беллетристов до такого состояния, что реальная история оказалась едва ли не полностью подменена исторической прозой. Так реализовался парадокс Эдмона де Гонкура: "История - это роман, бывший в действительности".
Чем бездарнее, нелепее и анахроничнее оказывается исторический роман, тем безболезненнее его воспримут. Когда же сознательная ложь соединяется с талантом, а художественная литература начинает претендовать на роль исторического прокурора и идейного арбитра - возникают фантомные конструкции и лабиринты, в которых могут заплутать целые поколения.
Исторические романисты никогда не сдадут своих позиций, с разной степенью успешности будут интерпретировать, анатомировать, вымачивать, панировать и запекать прошлое, придавая готовым блюдам вкус и аромат, совершенно не свойственные "историческому сырью". Остается лишь надеяться, что процесс разрушения литературоцентричного российского мышления со временем поставит романизированную историю на ее законное место, на книжную полку с табличкой "Cave, lector!" - "Читатель, не зевай!".
