0
4951
Газета Интернет-версия

25.07.2013 00:01:00

Подарок для Гоголя

Тэги: бишицки, калашникова, беседа


бишицки, калашникова, беседа Чай по-чеховски из гоголевской чашки. Фото Джавада Золфагари

Вера Бишицки всю жизнь посвятила русской литературе. В августе этого года в Берлине в ее переводе  выходит книга «Прекраснейшая, лучшая, первая женщина». Любовь в письмах» – письма Ивана Гончарова его возлюбленной Елизавете Толстой (там переводчица выступает также и как составитель).  А в 2014 году также в ее переводе планируется выход тома переписки Гончарова со знаменитым юристом Анатолием Кони.  О любви к русским и рецептах перевода с Верой БИШИЦКИ беседовала Елена КАЛАШНИКОВА.

– Вера, давайте начнем с истоков, с семьи. Имели ли ваши родители отношение к литературе? Чем они занимались?
– Мама была врачом-хирургом, папа – журналистом. Но литературным воспитанием я, наверное, в большей степени обязана бабушке. В начале XX века она была одной из первых студенток Берлинского университета: училась на отделении истории искусств и литературы. В ее и дедушкиной библиотеке я обнаружила произведения Гоголя, Тургенева, Гончарова, Толстого, Чехова…
– А откуда у них интерес к России?
– Не могу сказать, когда у них возник этот интерес. Русская литература в начале XX века пользовалась в Германии большой популярностью. В своем рассказе «Тонио Крегер» Томас Манн говорит даже о «святой русской литературе», а в другом месте: «Не есть ли [русская] литература самая человечная из всех – святая по природе своей гуманности?» Это было и то, что мы сегодня назовем Zeitgeist (нем. – дух времени). Больше всего переводов русской литературы приходится на 1920-е, тогда интерес к России был особенно велик. Представьте себе: только с 1921 по 1925 год «Мертвые души» Гоголя были переведены на немецкий пять раз, причем два перевода появились почти одновременно – в 1921 году. Когда я родилась, бабушка жила в западной части Берлина, а мы с родителями – в восточной. В 1961 году построили стену, мне тогда было 11 лет, и общение с бабушкой полностью прекратилось. На несколько лет даже отрезали телефон. Все это стало для меня ударом, потому что бабушка была очень важна для меня. После того как построили стену, мы с ней могли писать друг другу только письма.
– Но ведь письма читала цензура?
– Да, сейчас открыты досье Штази, и там я нашла некоторые свои письма бабушке. Причем это не копии, а подлинники, то есть она их так и не получила. Так вот, интерес моей бабушки и всей семьи к русской литературе повлиял на меня скорее на подсознательном уровне, ведь тогда я была еще ребенком. Повлияло и то, что папа был журналистом. Он окончил факультет славистики, а потом работал на радио. Русские книги стояли у нас дома во всех книжных шкафах – в переводах, конечно. Лет в 16 я читала Толстого и Достоевского, но понимала их лишь частично. Примерно в то же время прочитала и «Невесту» Чехова. Там есть такое место: «Пил он чай всегда подолгу, по-московски, стаканов по семи в один раз». Тогда я не могла представить себе, как это можно выпить семь стаканов. Что такое стаканы и подстаканники, я знала, потому что у нас дома пили чай из стаканов в подстаканниках, а подстаканники я сейчас даже коллекционирую. Спустя лет 40 я сама переводила «Невесту». И вдруг мне все стало ясно: Чехов имел в виду, что его герой выпивал столько чая не сразу, а за несколько часов. Я сама пью много чая, может быть, и не семь стаканов, но три-четыре во всяком случае. Причем настоящий, крепкий, заваренный.
– Раз вы выросли в ГДР, значит, в школе вы учили русский язык?
– Да, с пятого класса. И я, пожалуй, была единственной в классе, кто любил русский язык и русскую культуру. Для всех я была Верочкой, и они удивлялись, как можно любить русский язык. Дело в том, что большинство считали русских, советских – оккупантами, а в моей семье – освободителями. Тут еще важно, что я родилась и выросла в Карлсхорсте – в этой части Берлина находился Главный штаб командования советских войск в Германии. Там в 1945 году была подписана капитуляция Германии. Когда мне было 14–15 лет, меня тянуло к русским солдатам. Они размещались рядом, с танками и всеми военными объектами. Вначале это была закрытая территория, потом ее открыли. Местные жители туда почти не ходили, а мне было интересно. В самом центре располагался Дом советских офицеров, и там каждую среду показывали фильмы. Я немного знала русский язык и часто туда ходила, одна. Представьте себе, как у меня билось сердце, ведь никто из моих подруг и друзей не хотел идти со мной. И там я знакомилась с каким-нибудь русским юношей, который потом, провожая меня, читал стихи. Как это было романтично! Вот вам моя русская «социализация».
– А когда вы поняли, что хотите переводить русскую литературу?
– Это был также длинный процесс. С молодости я мечтала работать с книгами, с литературой. Я окончила факультеты русистики и англистики Берлинского университета. Потом около 10 лет редактировала переводы, но поняла, что мне этого недостаточно. Ушла из издательства на вольные хлеба, а в 1986-м мы с мужем и детьми после двухлетней борьбы за выезд эмигрировали из Восточного Берлина в Западный. И я начала заново строить свою жизнь.
– Вы сразу ощутили, что Западный Берлин – совсем иной мир?
– Расскажу про одну деталь. В детстве я бывала у бабушки в западной части города. Позже мы в ГДР слушали западное радио, смотрели западное телевидение, но все равно запад казался нам почти что луной, мы знали, что никогда не сможем туда попасть. В первый же наш вечер в Западном Берлине мы отправились на прогулку. Помню, меня удивило, что планировка улиц ничем не отличается от наших, и я еще подумала: «Как же может быть, что булыжник тот же самый?..» А ведь это был тот же самый город! Мне казалось, что теперь-то уж кончится моя «русская миссия». А это как раз было время гласности, и на Западе интересовались всем, что связано с Россией. В 1980-е на Запад приехали русские театры, писатели, кинорежиссеры, приехала вдова Бабеля, был Евтушенко, я впервые побывала на концерте Окуджавы. Все это стало для меня открытием. Представьте парадокс: мне надо было эмигрировать на Запад, чтобы увидеть их всех живьем! Потихоньку я знакомилась с издательствами, опять взялась за редактирование – Борис Пильняк, Евгений Попов, Виктор Ерофеев, воспоминания Анатолия Наймана об Ахматовой… но вдруг я поняла, что хочу сама переводить. Первым моим переводом стали дневники Андрея Тарковского. Дальше пошли книга за книгой, но мне хотелось уже самой подбирать и составлять книги, комментировать, заниматься литературоведческой работой.
– И с какой книги начался новый этап вашей профессиональной жизни?
– С удивительной книги – «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти» Евсея Цейтлина. Эта книга о жизни евреев в Литве во времена сталинизма: о том, как многие из-за страха и разных соображений меняли фамилии, сжигали свои еврейские книги, целые библиотеки, скрывали свою национальность, умолкали, старались стать невидимыми – в некотором роде мимикрировали. Автор интервьюировал своего героя-драматурга в течение многих лет. Книга эта – драгоценная, художественная, психологическая мозаика. Очень ее рекомендую. Я нашла для нее издателя, перевела, прокомментировала. Сложно найти издателя для зарубежной книги не из разряда мейнстрима, тут надо быть одновременно борцом, энтузиастом и идеалистом. На «Долгие беседы…» было много откликов, книга вызвала большой интерес рецензентов. Второй книгой, подготовленной по той же схеме, стал роман Дины Рубиной «Вот идет Мессия!..». Узнала я о нем из русскоязычной берлинской газеты, где напечатали из него отрывок, и он мне ужасно понравился. Я пошла на творческий вечер Дины Рубиной и сразу поняла, что это «моя» книга. И действительно – потом, во время чтения, я пришла в восторг – это остроумная, смешная и глубокая книга, и это ощущение с годами не проходит. Но вот что тут со мной произошло: я открыла первую страницу и в ужасе поняла, что не в состоянии выразить своим языком все эти чувства, юмор, подтекст. «Что я натворила, – подумала я, – в книге 370 страниц!..». В это время я получила грант в Америке – в Доме творчества рядом с Нью-Йорком. И я взяла туда «Мессию…». В этой чудесной литературной резиденции жили коллеги со всего мира. Они собирались устроить вечер, чтобы каждый прочитал отрывок текста, над которым работает. Я пришла в ужас, тем более что там были и немецкоязычные слушатели. Но так как другого выхода не было, я решила подготовить две страницы перевода. Целую неделю я перерабатывала эти две странички, шлифовала, полировала их до тех пор, пока, как мне показалось, они не стали соответствовать духу оригинала. В итоге прочитала получившийся перевод на творческом вечере. И в тот момент, когда публика хохотала, я поняла, что лед тронулся. Что, если в работу вложить как можно больше сил и потратить на нее много времени, все получится.
– Что помогает вам в процессе перевода?
– Во время подготовки или в процессе работы я часто слушаю аудиокниги на русском – «Мертвые души» или «Обломова». Мне это помогает уловить ритм текста, его поэтичность, оттенки. Вообще к переводам, особенно классики, я долго готовлюсь. Мне важно представлять контекст, личность автора. Гончаров, например, говорил, что описывает только то, что пережил. Когда находишь биографические параллели и похожие мысли в других его произведениях или письмах – это большое счастье. Поэтому читаю бесчисленное количество книг и статей, писем или записей автора и его современников, езжу в его родные края, хожу в музеи и картинные галереи за жанровыми картинами, которые дают представление о быте XIX века, изучаю обычаи того времени. На некоторое время приходится даже потеснить ощущение реальности и окунуться в мир автора, чтобы лучше понять мысли, чувства и действия героев. К тому же мне хочется поделиться находками с читателем, и я привожу в приложении, в комментарии, фрагменты из других текстов, чтобы читатель, если у него есть такое желание, узнал, как у автора возникла эта мысль. Еще надо понимать реалии: что такое окрошка или ватрушка? Для этого надо их попробовать. Но что делать с пирогом-рассольником, который фигурирует в «Мертвых душах» у Коробочки? Даже в России эту реалию никто не понимает, потому что рассольник – это суп, а как может быть пирог с супом? Итак, максима Вергилия «rerum cognoscere causas» («познавать причины вещей») – необходимое условие моей работы. Докапываться до сути – это одновременно и вызов, и удовольствие, и счастье. Из записных книжек Гоголя выяснялось, что «рассольник – пирог с курицей, гречневой кашей, в начинку подливается рассол и яйца рубленые». Но как это передать на другом языке? Переводить напрямую нельзя. Слова, для которых нет эквивалента в немецком, я сохраняю в оригинале и сопровождаю сноской.
– Вы делаете переводы в первую очередь для себя для близких или для читателей?
– Может быть, это звучит смешно или странно, но перевод я делаю и для автора. Для Гончарова или Гоголя. Тут нет никакой мистики, я трезвый материалист и просто хочу сделать им подарок, о котором они, конечно, не узнают, – я уверена в этом на 99 %. Более того, я ощущаю себя миссионером писателей, которых люблю и перевожу, и хочу, чтобы как можно больше людей познакомились с ними и их произведениями, читали их и перечитывали, ведь Гоголя, Гончарова и Чехова и у нас любят.

Комментарии для элемента не найдены.

Читайте также


Среди преступников станет больше неграждан

Среди преступников станет больше неграждан

Иван Родин

Более 80 уголовных статей признают основанием для изъятия паспорта РФ

0
213
Астана считает для себя минимальными риски привлечения "Ростатома" к строительству АЭС

Астана считает для себя минимальными риски привлечения "Ростатома" к строительству АЭС

0
123
Долговая нагрузка бизнеса вернулась к максимуму 2020 года

Долговая нагрузка бизнеса вернулась к максимуму 2020 года

Ольга Соловьева

Жесткая политика Центробанка не охладила спроса предприятий на кредиты

0
279
Власти и НКО видят систему пробации с разных сторон

Власти и НКО видят систему пробации с разных сторон

Екатерина Трифонова

На гарантированную законом ресоциализацию экс-заключенных не хватает денег

0
280

Другие новости