Смерть и бессмертие – родня

Сергей Есенин – один из сияющих самородков бессмертного золота русской литературы.  Фото Андрея Щербака-Жукова

Искусство в близости смерти – и восстание, и упование, и приятие, и утешение. Русское искусство, русская культура не только не избегает этой с эмоционально-бытовой точки зрения запретной темы, но всячески ее развивает, укрупняет, полифонизирует, ставит неизбежным мощным контрапунктом ко всей великой мистериальной симфонии Бытия. Феномен русской литературы, посвященной смерти, и русских писателей, посвятивших себя разработке этой тематики и несомненных открытий на этом философском пути, где величайшая трагедия и величайшая загадка существования претворяется, преображается в живоносный художественный образ, стал предметом для новой книги культуролога и философа, доктора культурологии и доктора филологических наук Марианны Дударевой.

Смерть, Танатос, рассматриваемая как явление (биологическое, социальное, нравственное), имеет живые корни, уходящие глубоко в человеческую память, в человеческую природу, в человеческую историю. Недаром в санскрите, индоевропейском праязыке, так родственно звучат слова смрити (память) и мритья (смерть). Фонемы «смрт-», «мрт-» тут, бесспорно, близки, это две родственные языковые мелодии, и в тысячелетиях они соприкасаются и переплетаются. Человек, когда в суждённом возрасте овладевает мыслью в крупном временном объеме, немедленно задумывается о смерти; она есть неминуемый конец его собственного, личного существования. У любого народа есть целая многослойная, полифоничная система традиционных обрядов, сопровождающих моменты смерти и погребения; и, в свою очередь, эти обрядовые таинства призваны пробудить в человеке, что заливается слезами, провожая близких в последний путь, мысль о БЕССМЕРТИИ. Смерть и бессмертие – да, антонимы. И в то же время они – родня.

Безусловность и неотвратимость смерти заставляют дух и сердце выйти на бой с ней, и человек облачается в доспехи мечтаемого бессмертия, даже если оно всего лишь вариация фольклорной волшебной сказки. Марианна Дударева в своей книге исследует не только фольклорное начало и фольклорные мотивы и символы-образы, связанные с восприятием и постижением смерти, что являются нам в произведениях русских поэтов и прозаиков. Она вскрывает своими размышлениями пласты осознания смерти гораздо более глубокие, чем сюжетность, антуражность, колоритность, обрядовость. Побеждает ли смерть злое, диавольское начало, или, напротив, она открывает ворота невозвратной человеческой трагедии, которая в восприятии большинства и есть безусловное зло? Смерть – точка невозвращения, а нам всегда хочется вернуться. Смерть не дает нам внутри нашего первобытного отчаяния перед ее лицом не только эффекта дежавю в качестве слабого утешения, но и тревожной надежды на последний Страшный суд и последний божий приговор: как в этом случае быть атеистам либо представителям иных, не христианских конфессий?

Марианна Дударева. Танатология в русской литературе XIX – начала XX века: от фольклорных истоков к индивидуальному осмыслению.– М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив,  2025. – 304 с.

И впервые, быть может, в русской филологической мысли Дударева поднимает вопрос о звучании фольклорных мотивов не только архаически-русских, но и грузинских (ибо этот поэт – уроженец Грузии), в творчестве «горлана-главаря» революционных лет России Владимира Маяковского. Сосредоточим свое внимание именно на этой части книги.

В текстах Маяковского автор исследования видит и узнает фольклорные интонации, колорит древности, что просвечивал и в работах художников той поры – Натальи Гончаровой, Василия Кандинского, Казимира Малевича; Дударева изучает мифопоэтику поэм Маяковского «Флейта-позвоночник», «Человек», «Война и мир», «Облако в штанах», трагедию «Владимир Маяковский». Поэт ставит себя царем, радостным богатырем, а иной раз трагическим титаном в центр Мiроздания, но прекрасно понимает, чувствует, что за ним – сто пятьдесят миллионов; и это ЧУВСТВО НАРОДА естественно, ослепительно, с великой болью и великой радостью (у поэта все гипертрофированно, все укрупнено, преувеличено!) перетекает в густую метафоричность его стихотворных текстов – такую густую, что на одной странице, испещренной страстно-торопливыми поэтическими строчками, может уместиться семья метафор целой Вселенной. А вселенскость была не чужда тому времени, годам первого русского авангарда, взорвавшегося, как культурная бомба, посреди вставшей на дыбы красной революционной страны; именно вселенскостью проверяли на образную прочность поэзию и правду.

А что есть мотивы Вселенной, Космоса внутри поэзии? Это мелос родного нашего, русского народного искусства. Притом этот узнаваемый мелос Маяковским чаще всего подается в уже узнаваемом нами формате юродства и скоморошества. И опять юродство как признак великого художества, и опять неизреченная апофатика! И здесь Дударева тонко приводит цитату из поэмы: «Невероятно себя нарядив, / пойду по земле, / чтоб нравился и жегся, / а впереди / на цепочке Наполеона поведу, как мопса». И комментирует ее: «Здесь автор реальный скрывается за маской шута / скомороха. По тонкому наблюдению литературоведа О.Ю. Осьмухиной, автор реальный может объективировать «себя в образе эстетически возможного «другого», предпринимает попытку выхода за границы «реального» бытия». Это замечание теоретически важно в аспекте преломления фольклорной традиции, от которой всячески внешне отказывался поэт. Скоморохи «водили козу», медведицу и прочих животных – они были узнаваемы уже по этому одному признаку, а герой поэмы «Облако в штанах» «на цепочке Наполеона поведет, как мопса», при этом «невероятно себя нарядив». Антиповедение героя связано с выходом в антимир, в котором происходит смена ценностей».

А что если наша Родина, Россия, сама – вот такой вечный двуликий Янус, такой одновременно Мiръ и Антимiръ? Реальный Космос полон неожиданностей, но и культурный русский Космос полон сюрпризов.

Марианна Дударева всецело погружается в космичность русской литературы, показывая нам ее драгоценную связь с традициями родного народа, с архаическими корнями русского народного искусства, с древним рисунком созвездий, раскинувшихся над ночною русской пашней, над свежевспаханной землей, теплой, живой, ароматной, в которую будут брошены зерна, чтобы они проросли для нас и детей наших; в которую ляжем мы все, когда пробьет час, и перед смертью вспомним то, что было нам на Родине дороже всего.

Нижний Новгород