Буквы начинают играть

Дмитрий Кравченко. Многогранный 2.0.– М.: Зебра Е, КТК Галактика, 2024. – 214 с.

Вот еще пример, когда материал, структура, в которой он оформлен, определяет восприятие: «Ромб» Эрла Мартова. Это стихотворение написано в виде ромба. Каким бы мастером ни был автор или чтец, он не сможет словесно передать спрятанную в строчках фигуру ромба. В этом принципиальное отличие таких стихов от традиционной лирики – они созданы не для ушей, а для глаз, требуют не декламации, а рассматривания.

Когда мы читаем стихи глазами, между нами и автором возникает диалог – интимный, почти исповедальный. Каждая строчка проходит через фильтр нашего внутреннего голоса: мы сами решаем, где сделать паузу, какое слово выделить, с каким чувством произнести ту или иную строку. В этом тихом разговоре с текстом мы становимся соавторами – достраиваем интонации, наполняем слова собственными ассоциациями, иногда даже открываем смыслы, которых не вкладывал сам поэт. Чтение превращается в сотворчество – мы не просто потребляем текст, а заново его проживаем.

Но стоит стихам прозвучать вслух, всё меняется. Теперь это уже не ваш личный диалог с автором, а разговор с исполнителем. Чтец – будь то сам поэт или актер – становится проводником, который расставляет свои акценты: выделяет слова, выбирает неожиданные паузы, наполняет строки эмоциями, которых вы могли бы не заметить при чтении. Интонация определяет и тон, которым будет прочитано стихотворение, и паузы, и настрой, и акценты. Об этом пишет прозаик и поэт Антон Секисов в романе «Бог тревоги»: «…Я глубоко убежден: интонация, в сущности, и ответственная за особый художественный мир, который и влюбляет нас в писателя».

Более того: иногда исполнительская интерпретация может даже переписать стихотворение. Вспомните, как Иосиф Бродский читал свои тексты – монотонно, почти безэмоционально, с намеренной отстраненностью. Эта манера заставляла слушателей вглядываться не в чувства, а в саму ткань стиха – в его ритм, аллитерации, синтаксис. И многие признавались: после его чтения они уже не могли воспринимать эти стихи иначе – бродсковская интонация становилась единственно возможной.

Так рождается парадокс: стихотворение в книге и стихотворение в устах чтеца – это два разных произведения. Одно – гибкое, открытое для интерпретаций, другое – зафиксированное в конкретной эмоциональной рамке. И в этом нет противоречия: просто поэзия, как живой организм, существует в двух измерениях. На бумаге она – партитура, в которой заложены все возможные варианты звучания. В исполнении – конкретная мелодия, которая имеет все возможности поменять наше восприятие текста.

Такой парадокс очень показателен на примере поэтов, которые балансируют между двумя форматами существования текста. С одной стороны – традиционная книжная культура. С другой – новая устная традиция, где важно не только написать стихотворение, но и уметь его прочесть на публике. Сегодня поэтические чтения все больше напоминают концерты: с билетами, афишами, мерчем. Автору уже недостаточно быть просто писателем – он становится исполнителем, который держит внимание зала интонацией, жестом, умением работать с публикой.

Это заметно на примере Дмитрия Кравченко. Его стихи лаконичные, выверенные, иногда нарочито сдержанные. Например:

Поэт идет домой пешком:

все электрички спать 

умчались,

и за плечами вещмешком

пылятся грусти и печали.

Одна – в четыреста страниц,

другая – на порядок тоньше.

Поэт идет дорогой той же,

что и вчера.

Распространить

Поэт идет домой пешком,

поэт стихи под нос бормочет.

Поэт надеется, что он

изменит мир.

Он хочет очень.

Но когда Кравченко выходит на сцену, происходит превращение. Тот же текст, который на бумаге выглядел как минималистичная зарисовка, в изустном исполнении обретает новые грани – благодаря паузам, интонационным перепадам, почти театральной подаче.

Этот эффект особенно заметен в его выступлениях перед живой аудиторией, которая, как он сам отмечает, принципиально отличается от «кулуарных кружков» современной поэзии. Когда Кравченко читает свои стихи во Владивостоке или собирает залы в московском «ЛитГосте», текст действительно оживает – но не в академическом, а в народном понимании поэзии.

Сценическая манера Кравченко – это своеобразный мост между традицией шестидесятников, которые умели говорить с массовой аудиторией, и современными цифровыми форматами. Как он сам признается, пишет в основном в смартфоне и сразу публикует в соцсетях, но при этом сохраняет верность силлабо-тонике и классической стиховой организации.

Интересно, что даже при такой ориентации на массового зрителя лирический герой Кравченко остается автобиографичным. Но в живом исполнении герой обретает театральную объемность, которую невозможно передать на бумаге. Возможно, в этом и есть секрет его популярности: способность сохранять поэтическую искренность, одновременно превращая чтение в представление.

Как отмечает сам поэт, современная ситуация требует от автора умения не только писать, но и подать свое творчество. Для этого приходится использовать не только тексты, но и визуальные инструменты – те же самые сценические выступления. При этом важно сохранять баланс: с одной стороны, поэзия должна быть современной и понятной, с другой – не терять глубины и художественной ценности. Что ставит автора перед выбором: писать для себя или искать контакт с аудиторией. Но самые интересные результаты получаются, когда удается совместить искренность творческого высказывания с пониманием того, как это высказывание будет воспринято.

Однако, освоив все современные форматы презентации, поэт в итоге возвращается к книгам. Да, книги никуда не исчезают. Они остаются той самой шкалой, по которой поэт измеряет свой творческий путь, отмечая вехи и переломные моменты. Даже в эпоху цифровых форматов и перформансов, когда стихи звучат в соцсетях, на сценах и в наушниках, последнее слово все равно остается за книгой.

Стихи нового, «цифрового» века, несмотря на всю свою устную раскрепощенность, эксперименты с подачей и интерактивность, продолжают традицию классической литературы. Они могут рождаться в телефоне, обкатываться на концертах, обрастать новыми смыслами в исполнении – но рано или поздно возвращаются к бумаге, застывая в виде сборников. Так звучащее слово влияет на написанное: сцена учит поэзию лаконичности, игре с ритмом, умению удерживать внимание, а книга дает этим находкам новую жизнь.

В этом диалоге между устным и письменным – развитие современной поэзии. Она становится гибкой, отзывчивой к новым форматам, но при этом не теряет связи с вековой традицией. Книга перестает быть единственным способом существования текста, но остается его итогом – местом, где стихи, прошедшие проверку временем и аудиторией, обретают окончательную форму. Так поэзия меняется, не прерывая своей истории. Цифровая эпоха, вопреки всем прогнозам, не хоронит литературу. Она предлагает читателям новые пути – и новые причины достать с полки старый добрый поэтический томик.