Литургический уголек, который греет

Постная триодь: Избранные песнопения на русском и церковнославянском языках / Пер. свящ. Георгия Кочеткова, З.М. Дашевской, П.С. Озерского, Я.Р. Пантуевой – М.: Свято-Филаретовский институт, 2025.

Помимо переложения песнопений в том включены их церковнославянские аналоги и библиография. Как сказано в предисловии, книга содержит именно избранную гимнографию. Перевод полного корпуса текстов Постной триоди на русский язык, который включал бы также уставные указания, синаксари Никофора Каллиста Ксанфопула и иной дополнительный литургический материал, представляется делом будущего.

В своей работе группа переводчиков, возглавляемая священником Георгием Кочетковым, опиралась на греческую и церковнославянскую версии триоди. При этом ими двигало желание раскрыть современнику богатство литургической традиции и усилить проповедническое звучание текстов.

Похоже, что в православном мире перевод становится обязанностью и долгом, но с долгами уже не рассчитаться: подобную работу придется делать всегда. Говоря на одном языке, мы немного говорим и на других тоже. Вавилонское столпотворение происходит здесь и сейчас. И атмосфера современного Вавилона не оставляет шанса на чистоту линии. Язык меняется настолько быстро, что тексты и даты не удерживаются в настоящем: для этого требуется постоянное обновление.

Возвращение смысла сегодня перестает быть мерилом точной речи. Ее ведут уже просодия, синтаксис, знаки умолчания. В хорошем переводе язык касается смысла, как ветер – струн эоловой арфы. Об этом косвенно говорит митрополит Ионафан (Елецких), когда характеризует переложение Постной триоди как поющее слово и поющее богословие. «Если говорить о Постной триоди – я даже не могу вспомнить работ каких-то переводчиков, и дореволюционных, и послереволюционных, и постсоветских, включая и себя, чтобы поставить с этим трудом вровень. Вы совершили героический, как сейчас говорят, поступок. И Господь вам даровал вот эти слова, которые прежде всего ложатся на музыку, они поющие, а сильнее сказать – они подходят нашей славянской душе, русской душе», – сказал на презентации издания митрополит, обращаясь к Георгию Кочеткову.

Но проблема смысла все равно остается. Многие слова в церковнославянском тексте написаны по-русски и, следовательно, непереводимы. Но требуется увидеть еще эти слова, не ошибиться с их выбором. Помнится, одно время в православном Преображенском братстве, повинуясь императиву тотального перевода, пели вместо «многая лета» – «многие годы». Потом, правда, смягчили позицию, запели «многие лета».

Стремление одновременно к буквализму и песенности ставит переводчика в трудное положение и заставляет читателя задаться вопросом: куда следует перевести текст, в какое место? И здесь возникает проблема расположения оригинала и копии. Мы живем в эпоху постпостмодерна, когда само понятие копии и оригинала размыто, одно связано с другим, как симулякр с симулякром. Буквализм хорош до известных пределов. Затем требуется скачок, какой-то неожиданный ход, где место рифмуется с формой. Если брать светскую практику, то можно вспомнить переводы Эзры Паунда сплошь зарифмованной китайской поэзии на современный английский. Он перевел ее верлибром.

Мы пере-водим, то есть ведем текст не с греческого полиса, не с церковнославянской веси на улицу с русской речью. Мы ведем его в пространство молитвенной практики. Собственно, благодаря этой практике песнопения уходят в память Бога, обретают то единственное место, где им надлежит быть. Оригинал и перевод становятся опознаваемыми как фрагменты большого языка, языка до вавилонского смешения. И греческий, и церковнославянский, и церковнорусский устремлены к языку «до Вавилона». Это как горизонт, который недостижим.

В серии переводческих трудов, к сожалению, очень много не этой довавилонской речи, а языка Георгия Кочеткова, человека второй половины XX века, получившего не гуманитарное, а техническое образование. Приведу только один пример, который отмечала на презентации книги Яна Пантуева, хотя совсем по другому поводу: «Сила Всевышнего осенила тогда не познавшую мужа, дабы зачала она…» Возникает вопрос: «дабы» – это перевод или непереводимое слово? И следом другой пример: «тогда» – это к чему? Ведь время – только один из аспектов События, которое – в вечности, в памяти Бога.

Однажды я написал шутливый стишок, посвященный Георгию Кочеткову:

Дабы, же и посему

Ведь и мы невесть кому

Дабы, как и как,

И ведь,

И за нас молитесь впредь.

Не в обиду сказано. Тем более что задача перед переводчиками стояла архисложная: сохранить и содержание, и ритм, и как-то еще вслушаться в невысказанное и оставить его невысказанным. И они худо-бедно справились с этой задачей.

Современная церковная жизнь – это пепел традиции. Кое-где еще тлеет огонек, но живое предание угасает. Технологии, «отправление культа» приходят на смену былой жизни. Только один пример. В храме Покрова на Ясеневой улице в Москве, куда я иногда заглядываю, есть удивительный псаломщик. Он способен прочитать на вечерне 103-й псалом за минуту. Можно сказать, не прочитать, а промчаться речитативом. Понять, о чем псалом, не погруженному в тему человеку невозможно. Зато все формальности соблюдены, порядок службы не нарушен и можно лететь дальше со скоростью ветра.

Труд Кочеткова ставит предел такому странному бегу, тормозит его. И этим уже оправдан буквализм перевода. Пепел – не только история. В нем еще остаются угольки, то, что греет.

Постная триодь на русском языке – уголек, который греет, и к нему еще будут обращаться многие люди.