В лабиринте

ВОЗНИКНОВЕНИЕ литературной моды - дело темное и невнятное. Вдруг откуда ни возьмись - и раз - явилась, голубушка! Это уже потом, чуть позже, начинаются умные рассуждения, а почему в год одна тысяча девятьсот такой-то актуальным оказалось то-то и то-то, а до поры до времени - туман и неизвестность. Но схема всегда одинакова: сначала являются первопроходцы, за ними - последователи, за последователями - эпигоны и прямые подражатели, затем мода становится общим местом и пропадает, превращается в старомодность. И всегда есть литераторы, остающиеся вне моды. Они слишком оригинальны, чтобы следовать за другими, и одновременно писания их недостаточно привлекательны для записных модников и модниц. Они не лучше и не хуже, они - сами по себе. Среди последних - Юрий Буйда. Во всяком случае, так представлялось до появления в июньском номере журнала "Знамя" прозы со странноватым названием "Щина", значение которого до поры до времени оставим в стороне. Кажется, именно "Щина" стала ответом Буйды на некоторые поветрия последних лет.

"Щина" - цепочка разнородных текстов, образующих единое целое, но при этом каждый из них существует как самостоятельное сочинение. Форма сегодня модная, дающая возможность писателю поговорить обо всем на свете и в контексте русской литературы традиционно связываемая с творчеством Василия Розанова. Многие из "главок" "Щины" - суть сверхкороткие рассказы, каковые сегодня пишут даже ленивые. Популярны эссе? Пожалуйста, читайте эссе, радуйтесь. Все как у всех, и все иначе, все по-своему, все не так. Миниатюры откровенно пародийны. (Вот яркий образчик под названием "О молотках": "Если бить человека молотком по голове, некоторые от этого умирают, иные же остаются в живых. Таковы молотки".) Эссе подчеркнуто серьезны и напрочь лишены автобиографизма, коего, как правило, море разливанное в non-fiction. И, возможно, самое главное: взяв форму у Розанова (или по крайней мере имея Василия Васильевича в виду, на него оглядываясь), Буйда декларирует неприятие Розанова и "розановцев", плутающих в "бесконечном тупике". И соответственно нет в "Щине" розановской влажной интимности. Не вода, а огонь - первоэлемент этой прозы.

Но забудем о моде. Не в ней дело. Главные персонажи текстов, входящих в "Щину", - собственно автор, "я" и его друг, alter ego, "литературный житель по имени Ю Вэ". Этакий двойник-пересмешник, автопортрет в маске, Ю Вэ то нерасторжимо сливается с автором, то выступает в роли всего лишь еще одного персонажа - иногда опустившегося на городское дно неудачника, иногда писателя, отрывки из биографии которого представлены благодарным потомкам. Подобное дистанцирование от себя самого позволило Юрию Буйде избежать излишней исповедальности, выстроить систему ложных ходов, поворотов-обманок, нарисованных дверей и фальшивых тупиков, позволило вовлечь читателя в блуждания с неизвестным финалом. "Цель поэзии - поэзия", - неустанно цитирует он Пушкина и повторяет, что мысль рождается в процессе речи, что смысл путешествия в нем самом.

Один из центральных образов в "Щине" - лабиринт. Лабиринт как реальное место с входом и выходом и лабиринт из литературных аллюзий и цитат. "Да вдобавок мне кажется, что мои путешествия по лабиринтам отличаются от тех, что предпринимаются другими людьми, определенной абсурдностью, ибо для меня задачи важнее правил, то есть целью моего путешествия является не выход из лабиринта, а само пребывание в нем, переживание лабиринта", - сказано в рассказе "Земландский лабиринт", герой которого не только заблудился в катакомбах, но и перенесся неожиданно не то в новеллу Борхеса, не то в роман Голдинга. Точно так же, как в другом рассказе, "Восьмой вагон", все тот же "я" стал подобием несчастного Йозефа К. Причем в обоих случаях сам рассказчик прекрасно осознает, куда его затянуло, в какой том, на какую страницу.

В любом лабиринте можно бродить бесконечно, отыскивая - вряд ли выход, скорее все-таки смысл. Например, смысл искусства. Искусства как игры. ("Ю Вэ <┘> сочинил свое Credo: "Подальше от жизни, поменьше правды". Смущенные друзья предложили перед "жизнью" и "правдой" поставить "так называемой": ведь именно это имел в виду Ю Вэ".) Игры особой, игры с огнем, игры с болью, игры с красотой, игры со смыслом, но ни в коем случае не бессмысленной "игры в игру". И такая игра опасна - в первую очередь для самого игрока. "Искусство должно войти в мир, но горе тому, через кого оно входит". На последней странице Ю Вэ погибает, раздавленный собственной тенью, всосавшей в себя прожитые годы, написанные и задуманные книги, горы черновиков. "Остальное - память, со временем становящаяся все более блеклой и лживой, истлевающая внутри огня, которым мы горим┘"

Все это пафос. Пафос сегодня невозможный, немыслимый. Пафос Юрий Буйда уравновешивает иронией, стебом и демонстрацией эрудиции, щегольским поигрыванием интеллектуальными мускулами. Кто-то сказал: "Общение с карликами деформирует позвоночник". Буйда стремится общаться с великанами, говоря его собственными словами, он не желает выступать в "цирке лилипутов". Позиция для писателя зачастую заведомо проигрышная, но бесконечно привлекательная и сулящая возможность неожиданной победы.

Остается выяснить, а что же такое "щина". "Щина" - это вам не "изм". Достоевщина, есенинщина, сталинщина радикально отличаются от байронизма, гитлеризма или ницшеанства. История этого суффикса могла бы составить примечательную главу в истории русской духовной культуры, которую мечтал написать Ю Вэ. <┘> В России удостоиться "щины" равнозначно сопричислению лику демонов". "Щина" - это темное, изнаночное, бесовское начало, присущее России, русской истории, русскому человеку, русскому искусству. "Щина" - это "щина", суп из топора, "язва, принятая нами за тайну". У "щины" есть своя "щина". "Щина" - это Оно. "Щина" - это┘ И так можно продолжать до бесконечности.