Не жизнь мила, а смерть страшна

Вместе с холодным шквалистым ветром и дождем в самом Берлине на 52-м Берлинале витает модное поветрие скандинавских мотивов. Северный невозмутимый натурализм с обыгрыванием материально-телесного низа.

Нынешний фестиваль выявил удивительную синхронность мировосприятия разными кинематографиями. Лассе Хальстрем снимал свою очень американскую картину "Корабельные вести", стараясь привнести в сюжет антураж, хорошо известный по исландскому, финскому, датскому и голландскому кино. Немецкий режиссер Андреас Дрезен снял тоже очень скандинавскую комедию "Гриль пойнт", использовав неиссякающий потенциал юмора, обычно именуемого "фламандским". Бьют посуду, приникают к унитазу, чтобы послушать шум воды в канализационных трубах, жуют огромные сандвичи, не помещающиеся во рту, - все очень кинематографично. Законы "Догмы", конечно же, не соблюдаются, да и никем уже не декларируются. Однако некоторые свойства "Догмы" явно усвоены мировым кино как рецепт оживления любого заурядного сюжета о любой неказистой реальности.

Главное для многих фильмов - передать ощущение потока жизни. Пускай в ней нет ничего примечательного - жизнь сама по себе, без придуманных событий и перипетий, и есть единственный вечный сюжет, достойный внимания. Скандинавский вариант, воспроизведенный в том числе и Дрезеном, оптимистичен по сути - возможно, поэтому его все больше любят. Ведь он всегда подробно акцентирует сам процесс бытия, а не печальную необратимость, с какой человек движется во времени. Полной противоположностью этому принципу явился фильм "Айрис" Ричарда Эйра.

Картину ждали в Москве на фестивале "Лики любви", однако режиссер предпочел устроить мировую премьеру на Берлинале. Эту картину вообще ждали повсюду не только киноманы, но и почитатели таланта писательницы Айрис Мердок, которой фильм и посвящен. "Айрис" имеет все шансы быть отмеченной наградами, а также стать одной из первых культовых картин ХХI века. Благодарная аудитория с трепетом ловит каждый новый кадр, каждый эпизод, в котором не происходит ровным счетом ничего особенного.

Если искать адекватные аналогии картине Ричарда Эйра в мировой литературе, то прямой путь ведет не к романам Айрис Мердок, но, скорее, к "Старосветским помещикам" Гоголя. Вот если бы гоголевские герои помимо провинциальной помещичьей жизни еще преподавали бы в университете и писали книги, они бы полностью предвосхитили жизненный уклад знаменитой английской писательницы и ее мужа. Кейт Уинслет играет молодую Айрис. И тут же возникает Джуди Денч, исполняющая Айрис в старости. Слишком частая и мелкая нарезка монтажных стыков заставляет ощутить всю быстротечность этого бытия. Вот я есть - и вот меня не стало. Только что была молодость, пора цветения, начало творчества и любви. А следом сразу наступает на пятки осень бытия, мирная слава, тихое всеобщее уважение и брак, ставший счастливой инерцией.

Забавно, что Ричард Эйр начинает свою картину примерно с того же, с чего и Лассе Халстрем. В "Корабельных вестях" маленького Койла отец бросал в воду, чтобы либо тот научился плавать, либо утонул бы сразу и не морочил голову взрослым. Барахтающийся в воде и выныривающий Койл на глазах превращается из ребенка в мужчину средних лет. На чистой перепуганной мордашке нарастают морщины, вокруг вялой линии губ прорезаются складки, лоб напрягается, под глазами появляются круги, а веки слегка обвисают. Сделано впечатляюще, но страшновато. Кажется, что нам показали, как время быстро может разрушить молодость и сожрать человека. В начальных кадрах "Айрис" обнаженная юная героиня показана плывущей под водой вместе со своим возлюбленным Джоном Бейли. И тут же, пока зритель сосредоточенно моргает, следует почти незаметное превращение - под водой снова плывет, но уже пожилая Айрис, в черном купальнике, и все с тем же верным спутником жизни, тоже изрядно постаревшим. Время уничтожило былое очарование юности без следа. И это производит впечатление непоправимой катастрофы, хотя Мердок прожила свою жизнь достойно.

Эстетику и философию фильма определяет отсутствие практически всего, что намекало бы на событийность и драматизм. Нам не показывают процесса творчества, с его муками и радостью, как не показывают и любви, с ее конфликтами и хотя бы с каким-нибудь развитием отношений между любящими людьми. Айрис знакомится с Джоном, и их чувства протекают так мирно и ровно, как будто они всегда были и будут супругами. Никаких иных вариантов нет в природе и, главное, нет в их сознании. Ну питает Айрис нежную страсть к своей подруге. А кто сказал, что женщина не может любить женщину? У интеллигентных людей не принято ссорится из-за таких нюансов. Нам не показывают почти ничего, что связано с публичным признанием Мердок. Здесь никто ни минуты не сражается ни за любовь, ни за искусство, ни за славу. Никто и не наслаждается конкретно этими вещами.

Суть жизни состоит совсем не в этом. Она - в мелких подробностях, случайностях, милой рутине движения из минуты в минуту, изо дня в день. Подсмотренный Джоном кусочек сексуальной сцены Айрис с подругой важнее их собственной близости, оставшейся за кадром. Выпитое на ходу, из чашек, вино важнее всего мирового признания. Белоснежная обнаженность тела, мелькающего в речных камышах, важнее сложной духовности. Потому что творчество останется в вечности. Зато исчезнет девушка, словно сошедшая с картин прерафаэлитов. Режиссер становится подробным, когда разворачивает зрелище старости, дряхления, потери памяти и преждевременной отрешенности героини от мира. Ричард Эйр с отчаянием следит, как само время уносит писательницу из земного бытия. Старая Айрис раскладывает вдоль кромки прибоя листы бумаги, прижимая каждый галькой. Строго смотрит на них - и вдруг начинает почти с ненавистью снимать камешек за камешком, чтобы листы улетели вместе с ветром. Это самая сильная сцена фильма - и почти единственное проявление непокорности смерти. Уже теряющая рассудок Айрис на мгновение взбунтовалась и отринула от себя то, что напоминало о творчестве, которое ее переживет. Однако то была лишь минута. Ричард Эйр снял весьма средний фильм, но выразил в нем то, что гложет человечество в последнее время все более жестоко. Стареть и умирать очень грустно и страшно, каким бы знаменитым человек ни был. В болезни и смерти все равны.