0
5868
Газета Печатная версия

18.10.2018 00:01:00

Лжец, насмешник, атеист, денди

О писателях, так и не получивших Нобелевскую премию

Андрей Краснящих

Об авторе: Андрей Петрович Краснящих – литературовед, финалист премии «Нонконформизм-2013» и «Нонконформизм-2015».

Тэги: нобелевская премия, крит, лжецы, кавказ, юнеско, греция, папа римский, афины, христос, джойс, мозамбик, фольклор, одиссея, сша, нормандия, кембридж, конекгорбунок, фрг, иерусалим, джек керуак, бундестаг, давид, соломон, париж, пруст

По сложившейся традиции после нобелевской недели «НГ-EL» рассказывает о писателях, обойденных этой наградой, но очень важных для самой литературы.

Никос Казандзакис (1883–1957)

Все критяне или лжецы, или в принципе не лжецы. Это видно по Казандзакису – самому знаменитому лжецу, самому знаменитому критянину, самому известному новогреческому прозаику, романисту.

Здесь требуется уточнить: как поэт, драматург, эссеист и очеркист, писатель в целом, Казандзакис состоялся и прославился на весь мир до того, как написал «Последнее искушение» (1952) – свой главный и, если бы дали премию, «нобелевский» роман, и так или иначе укладывающиеся в него «Капитан Михалис» (1953), «Христа распинают вновь» (1954), «Бедняжка Божий» (1954) и «Отчет перед Эль Греко» (опубл. 1961). Но и на Нобелевскую его выдвигали еще до всего: в 1946-м и в 1950-м, когда из романов был написан лишь «Жизнь и деяния Алексиса Зорбаса» (1946).

«Последнее искушение», вышедшее сначала в переводе на нобелевские шведский и норвежский, через год – на немецком и английском, а спустя несколько лет – на языке оригинала, разделило жизнь Казандзакиса на славное «до» и бесславное «после». В «до» он побывал не только писателем, но и политиком: в 1919-м главным директором Министерства социального обеспечения, где занимался репатриацией греческих беженцев с Кавказа, в 1940-х, после войны, – президентом Ассоциации греческих писателей и министром без портфеля в новом правительстве, а также литературным советником ЮНЕСКО. В «после» он стал «антихристом», Греция его прокляла, папа Римский внес «Последнее искушение» в Индекс запрещенных книг, протестанты возмущались, Греческая православная церковь потребовала от правительства запретить распространение всех книг Казандзакиса в стране и занялась его отлучением. Не успели: в 1957-м Казандзакис умер в эмиграции. Когда тело доставили в Афины, священникам приказали не приближаться к нему.

Обвинения церкви касались «фрейдизма и исторического материализма» романа, «хулы противу Богочеловеческого лика Христа» и «попыток ниспровержения Божественности Христа и христианской морали»: в «Последнем искушении» Иисус не столько бого-, сколько человек, которому проходится бороться и с дьяволом, и с Богом, то есть судьбой, и с окружением, людьми, которые называют его, плотника, а значит, изготовителя и крестов тоже, «распинателем». «Трус, негодяй и предатель», – говорят об Иисусе земляки. А он – «…не в силах больше сдерживаться, встал и с негодованием бросил Евангелие Матфея наземь» – говорит евангелистам: «Ложь, сплошная ложь! Мессия не нуждается в чудесах, он сам есть чудо, и другого чуда ему не нужно!», «Я говорю одно, вы записываете другое, а читатели ваши прочтут третье! Я говорю: крест, смерть, Царство Небесное, Бог – а вы что из этого поняли? Каждый из вас истолковывает любое мое святое слово в соответствии с собственными страстями, выгодой да желаниями, слово мое пропадает, душа моя пропадает…»

Единственная греческая церковь, не осудившая Казандзакиса, – автокефальная Критская, на Крите он похоронен, на Крите считается «одним из величайших национальных героев». Дело, разумеется, не в Христе, а в большем, как и сам роман – о большем. Выстоявший перед последним искушением – прожить обычную человеческую жизнь – Иисус возвращается на крест:

«Он вскинул голову и тут же вспомнил, где он, кто он и почему ему больно. Дикая, неукротимая радость охватила его. Нет, он не был подлецом, отступником и предателем. Нет, нет, он был пригвожден ко кресту, он честно выстоял до конца, сдержал свое слово. <…> Ложью были радости, женитьба, дети. <…> Всё, всё – призраки Лукавого. Его ученики живут и здравствуют, они отправились по морям и странам провозглашать Благую Весть. Все было сделано так, как надлежало, – слава Тебе, Боже!

Он издал ликующий крик:

– Свершилось!

Так, словно говоря: все только начинается».

38-13-1.jpg
Фланн О’Брайен ценил издевку превыше
серьезности. Фото из книги Питера Костелло
и Питера ван де Кампа «Флэнн О’Брайен
Иллюстрированная биография»

О том, что он был всегда пригвожден к Христу, Казандзакис пишет в одном из последних писем: «С детства меня мучил Христос – это столь мистическое и столь реальное единение человека с Богом <…>. Когда я вырос, мне захотелось избавиться от этой навязчивой идеи через произведение искусства: в двадцатипятилетнем возрасте я написал трагедию в стихах «Христос» о Христе после распятия, когда Магдалина и ученики воссоздали его в сердцах своих и дали ему новое, бессмертное тело, тем самым воскрешая его. Однако эта трагедия не принесла мне избавления, и в сорокапятилетнем возрасте я был вынужден снова обратиться к Христу в моей эпопее «Одиссея», посвятив ему целую рапсодию, но и это не принесло мне избавления (примерно тогда же Казандзакис пишет еще и поэму «Христос». – А.К.), и позднее я предпринял новое наступление, написав «Христа распинают вновь» и сразу же после этого – «Последнее искушение». Однако, несмотря на все эти отчаянные попытки, тема эта остается для меня неисчерпаемой, потому как таинство борьбы человека и Бога, плоти и духа, смерти и бессмертия неисчерпаемо» (цитаты из романа и письма Казандзакиса).

И пригвоздил Казандзакис не только себя, за «Последним искушением» последовали десятки, может, и сотни романов, лучшие тоже были прокляты церковью, самый лучший – «Евангелие от Иисуса» (1991) Сарамаго – получил Нобелевскую премию.

Фланн О’Брайен (1911–1966)

Национальная литература рождается не в фольклоре и героическом эпосе, а в шутке, издевке, пародии. Где мир серьезен, он топчется на месте, веселый же – кружит над собой, рефлексирует. Хорошенько поиздеваться над дуростью, ленью, самомнением милого соотечественника, воспеть его шашни, героизм на почве пьянства, эпическую жадность, все его забобоны – не в этом ли радость искусства как санитарной спецслужбы? И вообще – если б национальный характер выковывался только словами «храбрость», «верность», «присутствие духа», как в эпосе, не было б его нигде, своего. Национальные черты в лучшем случае и есть такие амбивалентные, смешные, рожденные всякой дрянью.

Издеватель Боккаччо, издеватели Сервантес, Свифт, Котляревский – вот и Фланн О’Брайен среди них. Ирландская литература получила своего издевателя позже, чем другие, – но на то были свои причины: Гэльское возрождение, которое так и не стало Ренессансом, а ушло обратно в помпезный героический фольклор. И там чуть все – литература, национальный характер, дух – окончательно не сгинуло, если б не О’Брайен и Джойс.

Но Джойс, как обычно, был занят другими вопросами, мыслил эпохально, в рамках всего мира, и его насмешка над Ирландией, ирландцем – на самом деле насмешка над человеком кем-бы-он-ни-был и любой в принципе страной, хоть Мозамбиком. Недаром же в «Поминках по Финнегану» он сплавлял в английские слова и ирландские, китайские, русские, японские, яванские – из 70 языков, а народная ирландская песня о Тиме Финнегане вырастает у него во всемирную историю, не меньше.

Джойс пошел другим путем – модернизма, больших чисел и категорий – и хоть поиздевался вдоволь над Гэльским возрождением тоже, над птичками, что поют селянам свои песенки, над журчащими ручейками, звездами, что светят одним ирландцам и более никому, национальный характер у него, даже в «Дублинцах» и «Улиссе», не виден – слишком уж растворен, затерялся в глобальном, универсальном. А у О’Брайена ирландец именно что ирландец: живет в одном доме со свиньями, питается лишь картофелем и попадает в английскую тюрьму, как его отец; пьян всегда, погружен в уныние и невежество – фактурен же, правда?

Джойс с радостью воспринял выход романа «О водоплавающих» (1939) О’Брайена (а до выхода романа «Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди. Скверный рассказ о дурных временах» (1941), написанного на ирландском, немного не дожил), об этом О’Брайену написал Беккет. Но для О’Брайена и Джойс был там же, где Гэльское возрождение, – в стороне от Ирландии и ирландской литературы, ну, может быть, с той разницей, что писатели Гэльской лиги, включая Нобелевского лауреата Йейтса, для него – «козлиные прыжки и фиглярство», а Джойс, как он ответил на сообщение Беккета, – это «а, Джойс, это который обсасывает кухонные истории!». Для О’Брайена и он и те – ни о чем.

Псевдоним, под которым вышли «Поющие Лазаря» (О’Брайен – это тоже псевдоним, а настоящие имя и фамилия – Бриан О’Нуаллан), – Майлз-на-Гапалинь, то есть в переводе с ирландского «Майлз маленьких лошадок», и думается, в них-то все и дело, коняшках, поняшках, забавных таких, с точки зрения многих – недоконей. Вот и О’Брайен хотел быть недоконем в литературе, не завоевывать ее, а проскакать. Псевдоним Майлз-на-Гапалинь, кроме «Поющих Лазаря», он использовал для фельетонов в ежедневной юмористической колонке в «Айриш таймс» – поскакать на своем пастбище, горном, заболоченном, не слишком окультуренном, но своем.

Однако в литературе, как в сказке, все в итоге выходит иначе, и Конек-Горбунок скачет выше, летает – вот и «О водоплавающих» и написанный сразу вслед – в 1939–1940-м, но изданный только в 1967-м – роман «Третий полицейский» сегодня считаются опередившим свое время постмодернизмом. И стоят в одном ряду с «Поминками по Финнегану».

Стефан Гейм (1913–2001)

А слабо противостоять всем режимам? Не одному, где тебя обидели и задели, не только кровавым, но и тем, которые прикидываются, что защищают человека. Любая власть не от Бога, об этом Стефан Гейм и писал, ярче всего, может быть, в «Книге царя Давида» (1972), где и Давид, и Соломон, цари иудейские, точь-в-точь Сталин или Гитлер за три тысячи лет до них. Ну а если от Бога, то и Бог такой.

38-13-3.jpg
Подлинный нонконформист Стефан Гейм.
Фото Национального архива Голландии

Еще до всяких гитлеров в 1931-м, в не самое страшное для Германии время, его выгнали из гимназии за антивоенные стихи, и то, как сложилась его судьба, как он вел себя потом всю жизнь («вел» здесь хорошее слово: не его вели), – последствие и последствия. Очень цельная жизнь, прямая линия: в 1933-м, после поджога Рейхстага, эмигрировал в Чехословакию (другие тянули до последнего, надеясь, что и это пройдет; ничто не проходит – об этом тоже писал Гейм), в 1935-м – в США; родственники погибли в концлагерях, он служил в американской армии, участвовал в высадке в Нормандии, а по возвращении был демобилизован (да ладно – изгнан) за «прокоммунистические настроения», которые после этого только усилились, и роман «Крестоносцы» (1948) об Армии США, обратной стороне победы, довольно язвительный, – их результат. Как и то, что Гейм вернул все боевые награды, в том числе «Бронзовую звезду» за подвиг и героизм, правительству США после начала войны с Кореей в 1950-м. А через два года, когда и Америка вслед за нацизмом и Советским Союзом занялась поиском внутренних врагов и Маккарти составил их список, Гейм вернулся в Европу, тем же путем – через Чехословакию в ГДР.

О, решили там, зэр гут, какая пропагандистская удача, теперь поработает на нас. Но Гейм написал роман «Пять дней в июне» о политической забастовке в 1953-м в Восточном Берлине, который публиковать запретили, и вышел он только в 1974-м в ФРГ. Его еще попробовали подкупить, дав в 1959-м Национальную премию ГДР (а до этого, в 1953-м, он стал первым лауреатом Премии Генриха Манна Берлинской академии искусств), но безуспешно, и дальше лишь запрещали и ругали, даже сам Эрих Хонеккер в 1965-м устроил ему разнос.

Гейм публиковался в ФРГ, подписывал письма в защиту немецких диссидентов, в 1979-м его осудили за незаконные валютные операции (гонорар из ФРГ). Не посадили – уж слишком он был известен, – но из Союза писателей ГДР выгнали.

Когда в 1989-м рухнула Берлинская стена, объединенная Германия решила сделать его символом новой эпохи, чтоб послужил ей. Его, уже почетного доктора Бернского и Кембриджского университетов, лауреата Иерусалимской премии в 1993-м (которая, к слову, присуждается за творчество, что «отстаивает свободу индивидуума в обществе», читай – «от общества»), беспартийного, взяли в Бундестаг по партийному списку и поручили открыть торжественное первое заседание нового, объединенного парламента. Через год он вернул мандат и вышел из Бундестага, протестуя против изменений в Конституции, повышавших выплаты на содержание депутатов.

Дело, конечно, не в ЖЗЛ писателей, а в литературе. И здесь все еще интереснее. Кроме тех романов Гейма, которые при желании можно назвать и политическими (они и как просто романы хороши), у него есть и получше, например, «Агасфер» (1981), где Вечный жид – вечный диссидент в вечно тоталитарном человеческом обществе, где бы оно и когда бы ни было.

Но вернемся к «Книге царя Давида», в которой Гейм, еврей, показал идеальных еврейских правителей Давида и Соломона тиранами, прикрывающими, как любые тираны, словами о благе государства свои мелкие гаденькие страстишки. Что же касается высоких слов о благе государства, то у Гейма все просто, ответ есть:

«–Ты слишком многого хочешь. Даже если бы Давид и впрямь отвечал твоим надеждам, он все равно не сумел бы переустроить мир так, как ты о том мечтаешь. По-моему, при данных обстоятельствах надо ограничиться тем, что действительно достижимо, а это – сильный, единый Израиль.

– Что толку? – возразил я. – Это лишь значит поменять тысячу маленьких вонючек на одну большую вонищу. <…> Если мы позволим Давиду укрепиться еще больше, если станет верным только его решение, только его слово, тогда единый Израиль все равно рассыплется на куски, как трухлявое дерево от бури».

И рассыпался.

Итак, любое государство не от Бога? А что говорит на этот счет Бог? Не знаю, говорил ли он что-то социалисту и атеисту Гейму, но умер Гейм у него за пазухой, на Святой земле, приехав на конференцию в Иерусалим, от сердечного приступа.

Джек Керуак (1922–1969)

Постепенно отпадают все сенсации-легенды: о спонтанном письме – наживо, быстро, без переделок, – которое, как выяснилось после публикации черновиков, проходило авторскую саморедактуру по многу раз; о том, что «В дороге» был написан под амфетаминами, а не кофе; да и сам образ автора, на котором вроде только и держатся книги Керуака, – отпадает. Образ автора должен отпадать первым, но держится в массовом сознании, и признании, дольше всего. Но разве то, что ничего не известно о Гомере, мешает понимать «Илиаду» и «Одиссею»? «Большинство книг – это то, что в них написано. Это можно выразить словами «я хочу прочитать эту книгу». Но с выпуском «В дороге» всё обстояло иначе. Дело было не в книге, а в человеке – «Я хочу узнать его», – написал битник, друг Керуака Джон Холмс.

38-13-2.jpg
Джек Керуак элегантен, как бы это слово
ни противоречило представлениям о битничестве.
Фото 1943 года

И что мы видим, читая «В дороге» (1957), «Подземных» (1958), «Бродяг Дхармы» (1958), «Биг-Сур» (1962) и другие романы Керуака без всего этого – легенд и ненужного контекста? Что это реальная литература, синтаксис («Все прочее – литература, синтаксис» (Борхес, «Искусство оскорбления»), доставляющий наслаждение интонацией, стилем, – а не около того: мемуары, заметки, дневник – документ эпохи. Эпоха эпохой, она придает живости, этнографирует, – но литература решает свои задачи, среди которых документирование отнюдь не главная, а дух времени, как дух Божий, и так витает где хочет, везде. Сама по себе этнографичность для литературы ни хорошо ни плохо, среди святой троицы модернизма Джойс документирует Дублин, у Кафки Прага не видна, Париж у Пруста – что-то среднее; но цайтгайста у всех поровну. Может, у Кафки даже больше.

У документов эпохи стиль солдатский, деревянный – это и придает им достоверность. Но Керуак изящен и – как бы это слово ни противоречило представлениям о битничестве, простом, посконном, деревенском (и вполне сопоставимом с советскими деревенщиками той же эпохи) – элегантен. Денди.

«Но Дин обладал ничуть не менее здравым, блестящим и совершенным умом, к тому же без всей этой утомительной интеллектуальности. Да и в «уголовщине» его не было ни глумления, ни злости. Это был дикий положительный взрыв американского восторга; это был Запад, западный ветер, ода с Равнин, нечто новое, давно предсказанное и долгожданное (автомобили он угонял только потому, что любил кататься). К тому же все мои нью-йоркские друзья стояли на маниакальной пессимистической позиции критики общества и подводили под нее опостылевшую книжную, политическую или психоаналитическую базу. А Дин попросту мчался внутри общества, страстно желая хлеба и любви. И ему было безразлично все остальное, «пока я могу заполучить эту девчонку вместе с кое-чем промеж ног, старина», и «пока мы в состоянии жрать, сынок, слышишь меня? я голоден, я просто умираю с голодухи, давай немедленно поедим!» – и мы мчались есть, ведь, как сказано у Экклезиаста: «Это твоя доля под солнцем».

Дин, западный родственник солнца. Хоть тетушка и предупреждала, что он доведет меня до беды, я в молодые годы был способен услышать новый зов, увидеть новые горизонты и поверить и в то и в другое. А мелкие неприятности или даже то, что Дин вполне мог забыть о нашей дружбе, бросив меня на берущих голодным измором тротуарах или прикованным к постели, – какое все это имело значение? Я был молодым писателем, я хотел отправиться в путь.

Я знал, что где-то в пути будут девушки, будет все, и где-то в пути жемчужина будет мне отдана».

Кстати, об Экклезиасте – и о религиозности, пропитывающей все книги Керуака, еще одна легенда. Буддизм-небуддизм, дзен-буддизм или католицизм. «По-настоящему это история двух дружбанов-католиков, колесящих по стране в поисках Бога. И мы его сумели-таки найти», – сам Керуак о романе «В дороге». Да, роман называют «библией бит-поколения», и его рукопись, как Тора, представляет собой свиток – 147-метровый рулон склеенных скотчем листов бумаги – и да, несет благую весть. Но та же Библия и Евангелие – это прежде всего произведение литературы. Синтаксис. А потом уже все остальное.

Харьков 


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


Союзники Нетаньяху покусились на армейские полномочия

Союзники Нетаньяху покусились на армейские полномочия

Игорь Субботин

Глава Генштаба Израиля попал под критику за кадровые перестановки

0
607
Как немецких школьников будут учить противостоять России

Как немецких школьников будут учить противостоять России

Олег Никифоров

Федеральный министр образования ФРГ предлагает ввести в школах уроки политвоспитания и гражданской обороны

0
655
Война в секторе Газа возвращает войска США на Ближний Восток

Война в секторе Газа возвращает войска США на Ближний Восток

Новый канал помощи палестинцам как признак кризиса в подходах к урегулированию

0
689
Ниамей не постеснялся дать Вашингтону жесткий ответ

Ниамей не постеснялся дать Вашингтону жесткий ответ

Данила Моисеев

Военная хунта продолжает линию, импонирующую противникам иностранного влияния в Нигере

0
1475

Другие новости