Пролетарские небоскребы

Многие в 50-е годы стремились получить квартиру в московской высотке. Дом на Площади Восстания, июнь 1952 года.  Иллюстрация из книги

Идее высотного строительства в Москве, напоминает автор книги, уже более 100 лет. В 1922 году на Первом Всесоюзном съезде Советов видный большевик Сергей Киров предложил построить «пролетарский небоскреб» – административное здание для съездов и собраний. Идею одобрили, но реализацию отложили из-за послевоенной разрухи. Только в конце десятилетия власти распорядились начать проектирование Дворца Советов. Непростым делом стал поиск площадки для строительства недалеко от Кремля. В списке вариантов фигурировали Болотная площадь и Охотный ряд, однако под нажимом Сталина члены госкомиссии выбрали Волхонку.

В 30-е годы, пока шла подготовка к строительству, пресса в красках расписывала будущий дворец. Главный зал на 20 тыс. человек, 148 лифтов, 80-метровая статуя Ленина на вершине, библиотека на полмиллиона книг и, наконец, чудо техники – автоматизированный гардероб... По первому плану здание должны были закончить к концу 1933 года. Ведь в ту пору строили высокими темпами и метро, и промышленные города. Однако с Дворцом Советов вышла осечка.

Его проект, помимо прочего, стал яблоком раздора в архитектурном сообществе. Присуждение первых трех мест неоклассическим проектам возмутило зарубежных архитекторов, участвовавших в конкурсе. Они сочли это предательством идей русской революции и «культурных усилий нашей современности». Группа зодчих по главе с Ле Корбюзье направила Сталину гневную телеграмму, знаменовавшую разрыв западного модернизма с официальными советскими институциями. В свою очередь, победитель конкурса Борис Иофан заявил, что архитектура СССР «переросла» конструктивизм и функционализм. Теперь она двигалась в сторону пафосного декоративного стиля, опирающегося на историческое наследие – главным образом русское, античное и ренессансное.

Окончательный проект утвердили в феврале 1934 года. Здание должно было стать самым высоким в мире (415 метров). Началась активная пиар-кампания: тиражировались изображения будущего дворца, в честь него назвали станцию метро. В прессе активно разъяснялась необходимость этого колоссального сооружения, ведь некоторые считали стройку расточительством. «К концу десятилетия непостроенная башня превратилась в настоящий идол», – констатирует Кэтрин Зубович.

Кэтрин Зубович. Москва монументальная. Высотки и городская жизнь в эпоху сталинизма / Пер. с англ. Татьяны Азаркович. – М.: АСТ, Corpus, 2023. – 480 с.

Но в СССР считали: раз наш социальный строй – самый передовой и справедливый в мире, то у нас должны быть и самые лучшие в мире высотные здания. И в целом советский город должен коренным образом отличаться от городов стран капитализма – хотя бы своей разумной планировкой и системой ансамблей.

В июне 1941-го стройку остановили, часть сотрудников уехала на Урал возводить алюминиевый завод. Актуальные оборонные задачи выполнял и Борис Иофан. Однако в свободные минуты он дорабатывал проект Дворца в духе времени. «Иофан понимал, что монументальная архитектура, подобно ободряющей речи, способна поднять дух советского человека», отмечает исследовательница. А стройплощадка на Волхонке, где возвышался 10-этажный стальной каркас, стояла заброшенной. Ничего на ней не изменилось и по окончании войны. Сталина в ту пору уже увлекла другая идея. По его предложению, проект Дворца Советов стал частью плана девяти московских высоток (из которых построили семь). В дальнейшем число таких домов должно было вырасти в несколько раз.

Некоторые считали «высотный» проект для послевоенного периода неуместным. В стране еще действовала карточная система, жилищные условия у рядовых граждан были тяжелыми. Многие заводы, шахты, электростанции страны лежали в руинах. Едва хватало рабочих рук на восстановление жизненно необходимого. А тут – строительство 30-этажных домов!.. Но глава государства решительно принялся за перестройку столицы. «С точки зрения Сталина, небоскребы должны были прославить Москву на весь мир», – пишет автор книги. Хотя слово «небоскребы», как слишком западное, тогда к советским зданиям старались не применять.

На постройку высоток были брошены огромные силы. Правда, в Москве тогда «не было единого сильного планировочного ведомства, а потому царила вечная неразбериха из-за множества разных учреждений, занимавшихся градостроительными проектами и зачастую мешавших друг другу». Как и в 30-е годы, проектирование затянулось: от зодчих требовали крепкой связи с русской стариной; «американизм» и готика нещадно изгонялись. Позже из-за археологических раскопок затормозилось строительство небоскреба в Зарядье – зато были найдены ценнейшие реликвии Х–ХI веков.

Все самое лучшее доставалось стройке МГУ. Но первой, в конце 1952 года, была завершена высотка на Котельнической набережной. Чуть позже жильцы начали въезжать и в дом у Красных ворот. Конечно, эти здания не предназначались для широких трудящихся масс – даже сами строители жили в ветхих домах без удобств. Как замечает исследовательница, в то время многие известные и заслуженные люди – лауреаты, орденоносцы, герои войны, рабочие-ударники – писали в различные инстанции, стремясь во что бы то ни стало получить квартиру в новой высотке. Ученые жаловались, что им невозможно в старых квартирах вести научную работу или хранить библиотеку; артисты нуждались в пространстве для творческой деятельности. Но лишь немногие из подобных ходатайств были удовлетворены. Судьбу 600 квартир в высотках решали на высшем уровне.

В 1955 году ЦК партии распорядился провести новый конкурс на проектирование Дворца исходя из новых эстетических приоритетов. Но ни этот многострадальный небоскреб, ни островерхое здание в Зарядье так и не были построены. Шли годы. И в ХХI веке в столице вновь потянулись к небу башни-рекордсмены. Причем в проектировании одного из зданий московского Сити, сообщает Кэтрин Зубович, принимала участие заокеанская фирма, когда-то консультировавшая строителей Дворца Советов.