Наталья Савицкая
Я не могла отделаться от ощущения, что смотрю чью-то чужую пьесу.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)
В ночь перед генеральной репетицией я почти не спала. «Воспоминания окружили какой-то пеленой, через которую не так-то просто было пробиться Морфею», – сказал бы, наверное, писатель. Но так как я всего лишь журналист, пробующий сегодня себя в другом жанре, то поберегу слова. Каюсь, я и пьесу написала по этой же самой причине – по причине экономии слов. Драматургия тем хороша, что в ней не надо много думать над пейзажами и интерьерами, а диалоги подбрасывает сама жизнь. Очень удобный жанр. Это преимущество я осознала в возрасте шести лет, когда со своей дворовой командой поставила спектакль «Три поросенка». Так как поросенком никто из моих друзей быть уже тогда не хотел, то спектакль получил более звучное название – «Три товарища». Слово «товарищ» приобрело новый смысл для меня после прошедшей буквально накануне майской демонстрации. Оно теперь звучало интимно-возвышенно. И главное – позволяло варьировать в выборе персонажей. С антресолей моих друзей извлеклись пыльные новогодние костюмы. И вместо трех розовых поросят бороться с волком за свою собственность вышли: Зайчик, Белочка и Космонавт. Роли были разучены с каждым персонально. Чистоту текста обещал блюсти Волк, щедрый на оплеухи. Поэтому все отчаянно старались, кроме самого представителя злой силы. Сам он, восьмилетний отпрыск потомственных алкоголиков, работать на сцене мог только с суфлером.
Успеху сопутствовала коммерческая удача. Мы ловко сдали билеты бабусям первого и третьего подъезда по пять копеек за штуку. Во втором подъезде, в котором жила добрая половина нашей труппы, проворачивать эту аферу уже не рискнули. Во-первых, здоровым чутьем Маугли, бегающих с 8 утра до полудня, а то и до целого вечера с ключом на шее, мы понимали, что старшие не будут разбираться долго и обстоятельно. А с бабушками соседних подъездов они все-таки пересекаются реже, чем со своими. Во-вторых, должны же свои подъездные иметь хоть какие-то преференции перед обычной толпой. Вечером наши зрители сами принесли стулья, и асфальтированная площадка, где наши мамы обычно сушили белье, вдруг оказалась заполненной до отказа.
Это маленькое событие сделало меня звездой. И даже спустя энное количество лет, будучи в сознательном возрасте, изредка забредая в свой старый двор, я все равно получала свою порцию славы. В это трудно поверить, но и сегодня постаревшие мамы моих «товарищей», встретив меня случайно в городе, непременно вздыхают: «А помнишь ваши спектакли…» И отчего-то плачут. Волк недавно вышел из тюрьмы. Кажется, это был его третий заход. Космонавт уже давно умер. Он был лейтенантом, когда его зарезала ревнивая жена. Белочка живет в Канаде, куда она перебралась из Латвии, куда в свое время бежала ее мать после развода. Белочка так и не вышла замуж. Говорят, мать не дала. А Зайчик работает в нашем местном университете. Вроде бы он так и не справился со своим заиканием. И как же он тогда преподает эту свою физику, удивляются рассказывающие мне про него…
Эти картинки тоже пробегали у меня в калейдоскопе воспоминаний той ночью перед генеральным прогоном. До этого дня я не была ни на одной репетиции. Обрывочно до меня доходили какие-то слухи о том, как актеры реагируют на текст. Пару раз мы встречались, опять же урывками, с режиссером. Он просил изменить финал, требовал от меня правды жизни.
 Еще в детстве мне хотелось ставить спектакли со своей дворовой командой. Фото Дениса Медведева/PhotoXPress.ru |
Я рассказывала ему, почему написала эту пьесу. Как меня затронула одна пронзительная история, чем-то перекликающаяся с пушкинской «Метелью». Как в пору обдумывания ее услышала по радио в рубрике происшествий о том, что какой-то мужчина проиграл жену в карты. А победитель потребовал от проигравшего немедленно отдать карточный долг. И тогда я подумала, вот оно – доброе и возвышенное, глупое и пошлое в одной упряжке… А режиссер рассказал мне, что призвал актеров к «проживанию ситуации» и к собственной интерпретации ролей. Спросил, не будет ли это мне обидно.
На этом все наше общение закончилось. Дальше он творил, актеры тоже, мне же оставалось только ждать... В общем, запахом кулис и всей предпремьерной суетой вкупе с театральными сплетнями я была обделена. Мне почему-то казалось, что я обязательно возьму свое на генеральной репетиции. Наконец-то войду в этот зовущий с самого детства мир, узнаю его не с парадного входа и непременно полюблю.
Утром в день генеральной репетиции я чувствовала себя еще на подъеме. И уже при самом подъезде к театру мне неожиданно позвонил сын моей подруги. «Сегодня в 8 утра умерла мама, – растерянно сказал он, – она еще пока здесь… За ней сейчас приедут и увезут».
Бывают люди, жизнь которых – постоянный пример для нас. Они успевают при жизни дать нам множество нужных уроков. И даже дату своей смерти как будто выбирают сами, завершив земные дела и при этом успев напоследок дать еще один урок. Последний, самый важный.
 Воспоминания пробегали в моей голове в ночь перед репетицией. Фото Евгения Зуева (НГ-фото) |
Я едва успела к самому началу прогона. Перед входом в зал меня встретил режиссер, жарко обнял как свою старинную приятельницу. Ошалев от такой неслыханной сердечности, я пожелала ему всевозможного успеха, которого он только достоин, и змейкой проскользнула в этот все еще чуждый сумрак зала. Действие началось.
Я силилась отделаться от ощущения, что пришла в театр и смотрю чью-то чужую постановку. Ничего не получалось. Звучали мои слова. Их произносили чужие люди. И так же как моему любимому писателю Моэму, мне казалось, что я сижу в этом зале… в одном нижнем белье. Мне хотелось вжаться в потрепанное театральное кресло так, чтобы слиться с ним и стать неразличимой для людей, сидящих вокруг. Я слышала их реплики, ерзанье, глухую немоту и даже дыхание. Они не смеялись над тем, где было смешно мне, когда я это писала. И издавали звуки, похожие на смех тогда, когда текст требовал совсем другого. Ужас не отпускал меня до самого антракта. В перерыве, к моему счастью, все куда-то вышли. Я осталась одна в зале.
И в этот самый момент я вдруг вспомнила, какой сегодня день. От моего ужаса не осталось и следа. Как к крышке гроба, подошла к сцене, чтобы похоронить еще одну детскую мечту. Оказывается, восторг творца уходит вместе с детством. Спасибо тебе, Марина, за то, что ты помогла мне пережить это легко и безропотно.
