Марина Гайкович Одним из главных событий фестиваля «Звезды белых ночей» была заявлена премьера «Тоски» Пуччини с Марией Гулегиной в заглавной партии. Впечатление от этой постановки осталось несколько странное. Вновь и вновь хочется говорить не то о кризисе режиссуры, не то о том, что современного слушателя доподлинное изображение страстей на сцене уже не увлекает – их и в жизни полно. А если и способно увлечь, то только, простите за высокопарность, в гениальном исполнении, образцы которого, кстати, известны – вспомним хотя бы Марию Каллас: вот где правда!
Мария Гулегина, на сегодняшний день считающаяся одним из лучших интерпретаторов партии Флории Тоски (пела ее, кажется, по всему миру), в России предстала с ней впервые. Конечно, вокального совершенства и страсти этой певице не занимать, но в Петербурге, вероятно, случился обратный эффект: чем чаще интерпретируешь один и тот же образ, тем сложнее открыть в нем что-то новое. Так вот порой преувеличенные театральные жесты Гулегиной напоминали плохой драмтеатр, когда актера учат, что он должен «достать зрителя в последнем ряду». В этом отношении партнер Гулегиной Ахмед Агади хотя и уступает ей в вокальном мастерстве, но в актерском точно превосходит. Чего стоит одна «немая» сцена в начале третьего действия, когда Каварадосси ждет расстрела, – Агади без пошлого заламывания рук передает отчаяние и боль, охватившие его героя. Валерий Алексеев в партии Скарпиа буквально спас первый акт, где царила самая настоящая скука: ну ревнивая суетящаяся Тоска, ну влюбленный Каварадосси, ну беглый Анджелотти – выстроенные мизансцены ничего, кроме тоски, не вызывают. И тут – Папа Римский прибыл в храм служить, а там Скарпиа, которого раздирают, с одной стороны, страсть к певице (прямо в церкви воображает картины любви), а с другой – любовь к Господу (и ведь одумавшись на секунду, подпевает Te Deum на латыни). На его рабочем столе, между прочим, – крест, снизу заточенный, им-то прелестная Флория (тоже, кстати, набожная: осыпает лик Мадонны розами, словно Мадонна – ее коллега по сцене) несостоявшегося любовника и порешила.
Все три действия оперы разворачиваются в одной мраморной коробке, которая наполняется соответствующим содержанием – золотое убранство церкви Святого Андрея в Риме, брутальное (с фашистским орлом и картой во всю стену) – в кабинете Скарпиа и с часами, и багряным небом и железной конструкцией со словом Amore – на верхней площадке замка Сант-Анджело (художник Пол Эдвардс). При этом конструкция наклонена вперед, вероятно, для того, чтобы зритель почувствовал зыбкость, неустойчивость┘ Вопрос только – чего? Времени? Чувств? Режима? Или того, что каждое действие, каждое решение и каждый шаг даются с трудом?
Действие оперы режиссер Пол Каран перенес из одного режима в другой – фашистскую Италию 30-х годов прошлого века. По большому счету, сути дела это не меняет – разве что шокирует с первого взгляда Мадонна, которую пишет Каварадосси, – коротко стриженная блондинка, с укладкой по всем законам того времени, с небесно-голубыми глазами и накрашенными губами.
Единственное, за что цепляешься в этой постановке, – действительно пресловутое Amore в финале: любовь движет героями оперы. А какое-то нарочное сходство с кинематографом – при взгляде на бордовый рассвет моментально всплывают в памяти «Унесенные ветром», например, – оставляет теплое чувство.
