Марина Гайкович
В постановке Адольфа Шапиро героям «Лючии ди Ламмермур» не хватает психологизма.
Фото Артема Чернова (НГ-фото)
Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко представил премьеру оперы Доницетти «Лючия ди Ламмермур» в постановке знаменитого режиссера Адольфа Шапиро. Этот спектакль в очередной раз продемонстрировал беспомощность выдающихся режиссеров драмы в работе с оперным жанром.
Если рассматривать оперу Доницетти как один из прекраснейших образцов белькантовых опер, где главное – насладиться потрясающей красотой вокальной линии и восхититься феерическими колоратурами в партиях заглавных героев, то решение Шапиро можно считать идеальным. Певцы «делают стойку» (разве что ручки на груди не складывают, как на концертной сцене) и буквально несут себя и свой голос. Сказать при этом, что как-то особенно развиты характеры персонажей и логические следствия психологических ситуаций, в которых они оказываются, нельзя. Наигранности добавляет то, что периодически отдельные персонажи взбираются на стулья или столы – как маленькие дети, когда хотят продемонстрировать свои первые достижения в области пения или чтения стишков.
Наверное, в итальянской опере времен Доницетти (то есть в первую половину позапрошлого века) все так и было. Главным в театре было наличие примадонны, а также красивый антураж. И то, и другое есть в «Лючии ди Ламмермур» образца XXI века: роскошные платья и прически, плащи, рыцари в латах (художник по костюмам – Елена Степанова), статуя кондотьера (говорят, прямо из Пушкинского музея) и даже роскошный белый конь – спутник Эдгардо. Создается ощущение, что в этой постановке обыгрывается тезис «опера – театр условный». Перед нами типажи – влюбленные, которым грозит долгая разлука, бессердечный брат, думающий только о спасении репутации, его коварный друг, придумывающий подлость, чтобы заставить Лючию выйти замуж по расчету, наперсница, всей душой болеющая за подругу. Оформительский ход – батареи центрального отопления, отделяющие зрительный зал от действия на сцене, решенного в традициях эпохи Вальтера Скотта. Другое объяснение оригинального жеста художника Андриса Фрейбергса на ум не приходит.
Собственно фрагменты, где заметна режиссерская рука, в этой постановке все же присутствуют. Это картина встречи лорда Артура, построенная на «обманках»: Энрико с подобострастием взирает на железного коня и его наездника-статую, а Артур появляется совсем из другого угла; Лючия, в свою очередь, возникает не с той стороны, куда обращен взгляд Артура. Сам жених – персонаж колоритный: это самовлюбленный пижон-фанфарон, которого блестяще сыграл Сергей Балашов.
Из неожиданностей – отсутствие, казалось бы, логичных для данной концепции традиционных кровавых пятен на ночном платье Лючии, как нет и стенающей безумной: Лючия абсолютно отстраненна и холодна. В сцене сумасшествия она появляется в виде голубя, с огромным объемным шлейфом, напоминающим тело птицы. Лючия снимает гигантский плащ и остается в ночной рубашке – словно душа отделилась от тела. В момент смерти обоих героев – Лючии и Эдгардо – на видеопроекции появляются летающие птицы, символизирующие, вероятно, души умерших. Подойдя к самому краю сцены, а затем сидя, свесив ноги в бездну – оркестровую яму, она заканчивает сцену безумия, допевает свою последнюю арию.
Хибла Герзмава – в расчете на приму театра, конечно, и затевалась эта постановка – аккуратно и трогательно ведет свою партию. Алексей Долгов более колоритен и срывает по ходу спектакля даже более длительные аплодисменты, чем главная героиня. Но всплеск оваций на поклонах достанется, конечно же, ей.
