Смотреть и слышать

Маэстро Рождественский нашел взаимопонимание с оркестром Большого театра.
Фото Романа Мухаметжанова (НГ-фото)

Два абонементных концерта Московской филармонии украсили концертную афишу начала недели: Дженнифер Лэрмор – оперная дива из Америки развлекала публику Зала им. Чайковского и Геннадий Рождественский за пультом оркестра Большого театра презентовал грандиозную Восьмую симфонию Брукнера.

Дженнифер Лэрмор, заявленная в абонементе «Звезды мировой оперы в Москве», свой статус подтверждает резюме: в нем – подмостки всех ведущих театров мира, исключительные дирижеры и ключевые награды (Grammy). Собственно же московское ее выступление оставляет впечатление двойственное: слышно, что есть и голос, и техника, но при этом уже нет формы – ни технической отточенности и свободы, ни художественной емкости. Словом, остается впечатление, что звездный пик этой певицы уже пережил свои лучшие мгновения. Впрочем, Лэрмор то и дело совершала отвлекающие маневры, большей частью нелепые. В образе Кармен она заигрывала с оркестрантами, стреляла глазками и вздымала ручки к небу, в результате чего образ оказался поверхностным и недостоверным. Младенческий наивный взгляд выдавал глупенького Керубино («Свадьба Фигаро» Моцарта), а в сценах из россиниевской «Итальянки в Алжире» был разыгран целый спектакль, но далеко не идеально пропеты колоратуры. Кстати, Моцарт удался певице, пожалуй, лучше всего, если не учитывать, что стилистика исполнения оказалась одинакова и в венской классике, и во французском романтизме. Последнее, отчасти, и «заслуга» оркестра: практика показывает, что Национальный филармонический оркестр России (на этот раз – под управлением Михаила Татарникова) не годится в «аккомпаниаторы», этот коллектив гораздо более удачен в симфонических программах.

Вот и оркестр Большого театра дорос до глыбы в виде Восьмой симфонии Брукнера. Признаем, что репертуарный план, составленный Александром Ведерниковым для своего коллектива, работает: несколько лет назад, когда оркестр начинал свой персональный филармонический абонемент, сложно было представить, что когда-нибудь в его программе будет Брукнер. Геннадий Рождественский, верный своему пристрастию к музыкальным редкостям, сконцентрировался на одной-единственной партитуре, а именно первой версии Восьмой симфонии, не прижившейся ни в свое время, ни на протяжении доброй доли XX века – партитура была издана в последней трети прошлого столетия. Симфонию раскритиковали уже друзья композитора – за длинноты и настойчиво порекомендовали сокращения и упрощения, а затем и сами, без ведома композитора, довели, по собственному усмотрению, «до ума». В таком направлении была сделана вторая версия, более популярная, чем предшественница. Тем интереснее был этот концерт для профессионалов – в зале присутствовала консерваторская профессура.

Почерк Геннадия Рождественского всегда отличает одна черта: его концепция слышна вне зависимости от качества коллектива, которым он дирижирует (вспомним, что основной партнер дирижера на московской сцене – это оркестр симфонической капеллы, не блещущий особыми результатами). В настоящем же случае от оркестра требовалась определенная (и немалая) доля концентрации и выдержки, что музыканты из Большого театра продемонстрировали: партитура не развалилась на тысячу маленьких фрагментов. Рождественский представил эту симфонию как по-настоящему поздний, зрелый опус, опус философский, как это часто бывает у зрелых художников, пронизанный мыслями о смерти и смысле человеческого существования (по одной из версий, свою следующую симфонию Брукнер посвятит Богу).

Теплота и эмоциональная экзальтация – типичные для позднего романтизма – проявились только в третьей части симфонии, эмоциональный фон первых частей был хотя и нервным, но холодным, отстраненным. И никакой всепоглощающей маршеобразности в финале (Брукнер был вдохновлен историческим военным парадом трех армий, в том числе русской, с казаками) – только тяжелая поступь судьбы.