Краса ненаглядная

Дети украсили своим участием открытие фестиваля РНО.
Фото РИА Новости

Второй фестиваль Российского национального оркестра начался с балета Стравинского «Жар-птица». Впервые в роли танцовщиков выступали непрофессиональные дети и подростки, а Михаил Плетнев появился на публике, наконец, в профессиональном статусе (и в белом фраке). Вопреки усиленным мерам предосторожности, зрители устроили не провокацию, а овацию – приветственные аплодисменты были не по обыкновению продолжительны.

Британский хореограф Ройстон Малдум специализируется на социальных проектах: в его постановках танцуют дети из разных слоев общества, зачастую неблагополучных, или даже инвалиды, больные синдромом Дауна, например. В России последних не нашлось (а может, не захотели искать, от греха подальше), и нашли около сотни участников из так называемых средних семей – от совсем малышей до взрослых детин, чтобы было кому поддержки делать. Сказать, что хореография ничем особенным не отличалась, с одной стороны, напоминала игру про морскую фигуру (где надо замереть в причудливой форме), с другой – отработанные движения: строем, в стороны, рядами, частоколом, змейкой и так далее. Но свою функцию хореограф выполнил – по крайней мере сотня детей три недели не слонялась по улицам, почувствовала прелесть сцены (или поборола ее страх), и к тому же выучила наизусть партитуру Стравинского (это вам не пара песен «Ранеток» или кто еще нынче в авторитете у подростков, этим и во взрослом обществе козырнуть можно). Идея постановки не оригинальна, но детям вполне понятна – сказка о Жар-птице, оказывается, привиделась маленькому мальчику во сне, а в образы Ненаглядной Красы и Ивана-царевича воображение трансформировало маму и папу: в финале они утешают ребенка, который дрожит так, словно увидел кошмар про серого волка, а не приключения со счастливым концом. Неувязка ощущается еще сильнее от того, что в музыке – особенно в интерпретации Плетнева – в момент пробуждения кошмаром и не пахнет.

Наоборот, Михаил Васильевич все репрезентативные формальности этой партитуры, особенно связанные с инфернальными картинами Кощеева царства (знакомыми нам в трактовке Валерия Гергиева, уж очень он любит дать Поганый пляс в качестве биса где-нибудь на Пасхальной неделе), он лишает привычной и ожидаемой лубочности. Прочтение Плетнева скорее субъективное, он рассказывает эту историю шепотом – но театральным, когда каждое слово слышно даже на галерке, а от того еще страшнее, когда угрожающе шелестит лес у струнных и тишину вдруг прорезывают выкрики деревянных духовых или внезапный всплеск арфы. Когда Колыбельная на самом деле погружает в морфейную дрему, а не в сладкий сон. Тем светлее и блистательней торжественный финал.