Марина Гайкович
Вдохновенный Рикардо Мути.
Фото Тода Розенберга с официального сайта Чикагского оркестра
Чикагский симфонический оркестр впервые за 20 с лишним лет гастролирует в России: в рамках европейского турне прошли концерты в Москве и Санкт-Петербурге. Восхищает не только мастерство высочайшего класса, но и сами принципы работы коллектива, достойные подражания.
С приходом маэстро Рикардо Мути – а за ним, свободным художником (после ухода из Ла Скала Мути не подписал ни одного долгосрочного контракта с обязательствами руководителя), в буквальном смысле слова гонялась президент оркестра Дебора Руттер – на базе оркестра открылась программа «Гражданин музыкант». Одним из первых проектов этой по сути социальной программы стала помощь в подготовке мюзикла женщинам в исправительном учреждении. Трехдневное пребывание в Москве включило мастер-классы солистов, открытую репетицию для студентов консерватории, камерный концерт в Рахманиновском зале и в реабилитационном центре. Помимо двух концертов в Большом зале консерватории!
Сочинение, которое прозвучало в обеих программах, – «Космическая одиссея» Дмитрия Смирнова, нашего соотечественника, в 90-е обосновавшегося в Англии. Пьесу выбрали специально для российских гастролей, по принципу «современная музыка русского композитора». Не берусь сказать, когда сочинение Смирнова в последний раз вообще звучало в России, тем более в Большом зале. Это во-первых. Во-вторых, интересно, сколько российских оркестров могут похвастаться тем, что разучивают новые партитуры композиторов той страны, куда едут с гастролями впервые за 12 лет? Сочинение Смирнова – как следует из названия (и из авторской аннотации) – про покорителей космоса, кумиров его детства. «Космическая одиссея» – ответ на вызов приятеля, посетовавшего, что никто сегодня не может сочинить недлинную увертюру, соединившую бы самые лучшие черты партитур Глинки, Верди и Берлиоза. На следующий день этот самый приятель (имя его не называется) получил по мейлу 40 страниц партитуры – музыки ровно на семь минут. Яркая, очень образная пьеса – с бравурным началом, тут же прерывающимся затаенной барабанной дробью, с мистикой звездного неба, биением сердца, страхом и надеждами и, конечно, триумфальным финалом (в мажоре!). Романтическая, в духе Чайковского, как охарактеризовал ее сам Мути, музыка к фильму Висконти «Леопард» – дань дирижера своему учителю Нино Роте и Италии вообще. Рикардо Мути известен как страстный пропагандист итальянской и в особенности неаполитанской (откуда он родом) музыки. В этот раз он приготовил «на бис» пьесу с историей, которую попросил рассказать на русском языке гобоиста Евгения Изотова. Во время своих итальянских странствований Николай Рубинштейн, основатель Московской консерватории, чей барельеф венчает сцену Большого зала (или, возможно, его брат Антон – основатель Петербургской консерватории), подружился в Неаполе с композитором Джузеппе Мартуччи и взял несколько его партитур. Как дань памяти оркестр исполнил концерт Мартуччи.
Пожалуй, самыми запоминающимися произведениями, прозвучавшими в Москве, были Пятая симфония Шостаковича и «на бис», венчавший второй концерт, – увертюра к «Силе судьбы» (кроме них были еще «Смерть и просветление» Рихарда Штрауса и Симфония Франка). Оркестр производит по-настоящему ошеломляющее впечатление: безукоризненная техника, безупречные оркестровые вертикали, идеально выстроенные духовые, потрясающий ансамбль, гибкость динамики (от нескольких пиано, что теоретически кажется невозможным), мгновенная реакция на любой дирижерский жест. Другое дело – интерпретации. Мути наверняка сознательно выбрал Шостаковича, да и на пресс-конференции он говорил, что рассуждения вроде «иностранец на может играть русскую (английскую, французскую и так далее) музыку – не более чем предрассудки». И вот Шостакович. История сочинения в пересказе не нуждается, в целом это ответ на унизительную статью в «Правде», где композиторский гений – оставаясь в рамках диктуемого идеологией приличия – выплеснул между строк свое отчаяние, боль и ненависть. Мути вымарывает всякие «междустрочья». В результате сдержанное рыдание вступления превращается в теплые вздохи, скерцо из устрашающего становится игривым, медленная часть – классическое созерцательное адажио, а не трагическая страница, наконец, оглушающий ре мажор ставит восклицательный знак в финале. Нечеловеческая музыка, выматывающая душу, становится очень даже человечной. Примерно то же проделал Инго Метцмахер с Седьмой симфонией, сняв с нее всякую военную нагрузку, – и здесь этот прием, надо сказать, сработал. В случае с Пятой симфонией трактовку в духе поздних романтиков принять сложнее.
В кассовом фойе Большого зала – еще до прохода через рамки – стояли студенты, держали сотовый телефон в режиме динамика и по партитуре слушали трансляцию: видимо, кто-то сумел пробраться и включил в зале сотовый. Когда приезжал Горовиц, студенты заползли на крышу, оттуда на чердак, чтобы услышать кумира, кажется, через люстру. Поколению XXI века в эквилибристике упражняться не нужно.
