Кто кого укрощает

Театр San Ferdinando – место необычное (хотя есть ли в Италии обычные?): в XVIII веке он торжественно открылся оперой Чимарозы и был довольно популярной площадкой, несколько раз перестраивался, во время Второй мировой был полностью разрушен. Наверное, самый значительный период в жизни этого театра связан с веком XX – в 1954 году его выкупил и восстановил легендарный неаполитанец Эдуардо де Филиппо, здесь работал его «Театр Эдуардо». Мостик от Эдуардо де Филлипо через традиции комедии дель арте тянется и к «Укрощению строптивой»: Кончаловский поставил спектакль на итальянском языке и с итальянскими актерами, которые, по словам режиссера, традиции итальянского театра чувствуют нутром, а потому работать с ними – одно удовольствие. 

С Кончаловским мы беседуем на набережной (краем глаза замечаю российских туристов – дожидаются, чтобы взять автограф), его пригласил в Неаполь директор фестиваля и режиссер Лука де Фуско – он видел «Чайку» и «Дядю Ваню» на гастролях в Риме и в Венеции, приезжал в Москву смотреть «Три сестры», а для Неаполитанского фестиваля предложил сделать Шекспира. Кончаловский выбрал «Укрощение строптивой» – что же еще показать итальянцам, как не их самих, тем более в жанре комедии дель арте, чьи традиции развивались как раз здесь, в Неаполе.
О своем подходе к пьесе Кончаловский говорит: «Это мир Шекспира, в интерпретации – моей. Она может быть довольно живая, может быть современная или несовременная. Но она не может быть связана с таким понятием, как, например, актуальность». И продолжает: «Комедия – это риск. Ведь смех бывает разный – бывает смех снятых штанов, бывает смех от того, что люди что-то узнали, бывает смех благодарный, за любовь – за любовь артистов к своим персонажам. Для этого режиссер и существует – найти с артистами, за что они могут любить своих персонажей. И если у артиста получается передать свою любовь к персонажу, зрители очень благодарны за то, что он поделился любовью. Поэтому в комедии люди смеются не зло. В сатирической – да, в фарсе или, скажем, у Брехта. А у Шекспира люди смеются так, как смеются, скажем, у Феллини. У него нет плохих персонажей, он всех любит, как Бог». 

 
Действие пьесы Кончаловский перенес в первую половину XX века; его герои веселы и беззаботны, они, кажется, еще не знают о Муссолини и наслаждаются всеми прелестями dolce vita, они по-итальянски несдержанны, жестикулируют и, конечно, вопят друг на друга, но тут же обнимаются. Женщины одеты в платья с заниженной талией (Бьянка, разумеется, в белом, Катарина – в черном), из-под которых то и дело пикантно выглядывают чулки, мужчины – в элегантные костюмы и широкополые шляпы. Они пьют вино и слушают патефон – итальянцы в зале мгновенно узнают голос актера Витторио де Сикка и даже подпевают. Песню Кончаловский наверняка выбрал не случайно: она звучит в фильме Марио Камерини «Что за подлецы мужчины!», который, уже судя по названию, все о том же укрощении строптивых.
В сценографии Кончаловский ориентировался на итальянского сюрреалиста Джорджо де Кирико, его изображения итальянских площадей, подправленные видеохудожником (например, появляется рука и с грохотом передвигает дома), собственно, и есть основная декорация. И, конечно, в традициях театра Кончаловского – гримерные столики и кронштейны с костюмами: артисты, даже те, которые появятся только в финале, все время на сцене, помогают переодеваться коллегам или же просто наблюдают. 

 
Кончаловский посмотрел сотню актеров и наверняка искал (кроме профессионализма, конечно) фактуру: Баптиста – вылитый Сальвадор Дали (с такими же закрученными вверх тонкими усами), Гортензио – воплощение военной стати, подчеркнутой грубым, словно выточенным из камня лицом с выдающимся подбородком, что каждый раз заставляет зал хохотать, когда тот попадает в нелепые ситуации, у Люценцио булькающий смех (и, кажется, он только и делает, что хохочет, когда не маневрирует по направлению к Бьянке). Старикашка Гремио до того тугодум, что то и дело замирает на полуслове, так что собеседник вынужден постучать по его котелку, чтоб тот очнулся. Бьянка – милашка, Катарина (замечательная Маша Музи) – словно лицо с открытки, что бережно хранят поклонники известных актрис. Она картинна и манерна, а характерный, с хрипотцой, голос довершает образ стервы, которая – ха-ха! – укротила-таки Петруччио (блестящая работа Федерико Ванни), о чем красноречиво говорит финальная поза, где якобы покоренная женушка оседлала счастливого муженька, наивно полагающего, что победителем в этой схватке вышел он. «А вам приходилось кого-нибудь укрощать?» – спрашиваю Кончаловского. «Всегда – только себя...»