Памяти Анатолия Королева

Умер Анатолий Королёв. Большой русский писатель. Я всегда так считал, даже больше – считал и продолжаю считать Королёва одним из самых изощрённых в нынешней русской литературе стилистов, мастере замысловатых сюжетов, сложносочинённых, вычурных, маньеристских надо было бы, наверное, сказать. А может и постмодернистских, если иметь в виду, как была «завалена» его голова разнообразным культурным «фоном» и «хламом», похожая на старинную домашнюю библиотеку, где книги стоят в два ряда, а сверху, по горизонтали, на них ложатся те, которым не нашлось места в вертикальном строю… Такой была (и есть) их библиотека, Королёва и Оли Галаховой. Два филолога в одной семье, он – писатель, она – театральный критик. Честно говоря, уже не помню, как и когда, при каких обстоятельствах мы познакомились с Олей, познакомились и начали сотрудничать – сперва в газете «Дом актёра», которую она начала издавать на излёте Перестройки, потом – в театральном журнале «Московский наблюдатель», но почти сразу мы начали общаться вместе, вместе и по отдельности, поскольку при всей общности взглядов, интересов, они оставались всегда самостоятельными творческими единицами. Их различие проявлялось даже в том, что с Олей мы время от времени ссорились, даже переставали общаться на некоторое время; с Королёвым мы не ссорились никогда. И в наших с Олей конфликтах он всякий раз выступал миротворцем, занимался челночной дипломатией: писателю, как известно, важнее всего нащупать конфликт, а Королёву в наших с Олей конфликтах необходимо было нащупать мирную развязку.

Он был парадоксалистом – в литературе, в своих размышлениях о жизни, о времени, при этом – при невероятной изобретательности его порой фантасмагорических сюжетов – оставался необыкновенно доверчивым человеком. Мимо такой доверчивости пройти было невозможно, во всяком случае, я пройти не мог и придумывал разные розыгрыши, на которые он всегда попадался, что нам обоим доставляло детскую радость. Правда: в конце концов мы оба веселились, как дети.

Королёв, помимо его литературных произведений – повестей, романов, исследований – был ещё и замечательным рассказчиком, причем рассказывал каждую свою историю и каждый раз вдохновенно, держа интригу на кончике языка… Поэтому, когда я начал работать на радио и появилась такая возможность, я привлёк его как обозревателя и раз или два в неделю он выходил в эфир с коротким эссе на самые разные темы, в каждом из которых были обаяние мысли, парадокс. Он умел мыслить вслух. Его исследование о пушкинской дуэли, несмотря на очевидную парадоксальность, даже невероятность, было принято серьёзными пушкинистами, хотя, конечно, не всеми.

Не знаю, приятно ли было бы ему сравнение с Питером Гринуэем, но, наверное, если искать сравнения, Королёв в русской литературе занял примерно то же место, какое Гринуэй – в британском и мировом кино. Вкус к сложным историям, погружённость не только в контекст (тогда бы – постмодернист), но и в текст, слово (кадр) – превыше всего, но сюжет, но сюжет… Отсюда вкус к детективным историям! Где ещё сюжет может держать в напряжении от завязки до самой развязки?! Хотя вряд ли кому придёт в голову назвать Королёва писателем детективных историй.

Он был настоящим русским писателем. В том смысле, что ему было важно и приятно быть «учителем человеческого рода», окружённым исследователями и учениками, отвечать на общечеловеческие вопросы. Быть нужным людям, в конце концов, - для русского писателя это очень важно. Быть нужным людям. И в то же время Королёв был ненастоящим русским писателем, потому что русский писатель должен хотя бы пить, пить много, настоящему русскому писателю положено быть шумным. В конце концом, эмигрантом может он не быть, но диссидентом быть обязан, а Королёв всю жизнь – даже когда он написал скандальный роман «Эрон», который долго не отваживался никто издать целиком, даже и тогда он оставался тихим русским писателем.

Не только радость попасться и стать героем чужого розыгрыша роднило его с детьми и подчеркивало его пронесенную через годы детскость восприятия жизни. Помню, в один год мы в очередной раз сняли дачу Мосдачтреста на станции Клязьма, но почему-то жить не стали и поселили там Королёва, которому надо было что-то срочно дописать. Но и он не спешил туда. И тогда наша смелая Ася спросила его: «Коголёв, ты почему на даче не живёшь? Боишься, что ли?». А Королёву, кажется, и вправду было не очень комфортно на даче, пусть и в огороженном дачном посёлке, но в одиноко, как в лесу, стоявшем пустом доме. Городской комфорт был ближе его писательской природе.

Королёв был большим писателем. Его «Человек-язык», «Гений места», исследование про парки (в этой любви и желании рефлексировать на тему правильных и неправильных парков они, конечно, сильно сблизились с Гринуэем и вдвоём им было бы о чем поговорить!), «Влюблённый бес», «Голова Гоголя»… - нельзя сказать, что это книги, сформировавшие то или другое поколение, но на меня, как на многих других читателей, они, конечно, повлияли, повлияли сильно. Большой писатель – создатель своей Вселенной. Королёв в каждом своём романе создавал свой мир, каждый раз – новую галактику своей Вселенной.

Однажды мы собирали в каком-то заброшенном подмосковном месте драматургическую лабораторию и Королёв к моей радости (а я знал, что у него написано несколько радиопьес, поставленных и там, и там, но все – не в России) согласился и приехал на лабораторию с «Формалином», пьесой, которая меня потрясла своей интеллектуальной и сюжетной изощрённостью. Безумный сюжет! За пьесу схватился Сергей Голомазов и скоро выпустил на Малой Бронной спектакль, по-моему, не имевший никакого отношения к написанному Королёвым, при этом спектакль вышел замечательный, он шёл довольно долго на аншлагах, хотя примеров, когда бы в одном из центральных столичных театров поставили спектакль по современной пьесе, да сразу на большой сцене, да ещё и автора, которого как драматурга в Москве никто не знал… Таких примеров в те годы уже не было.

Королёв умел радоваться чужим удачам. Часто хвалил коллег, что в писательской среде – редкость.

Среди других драматургических книг, которые издаёт ГИТИС, мы планировали и книгу его пьес, из которой он то одну вынимал, то добавлял другую… Так и не успели выпустить её при жизни писателя.

Он много лет оставался одним из любимых моих собеседников. Разговоры по телефону – долгие, в которых обсуждался только что виденный спектакль и тут же – кто с кем был, сегодняшняя газетная статья, вчерашний разговор, оставшийся недоговорённым, а тут вдруг, к слову, кстати… Эти разговоры ушли в прошлое вместе с собеседниками. Королёв оставался одним из последних, с кем можно было, с кем интересно было поговорить. Просто поговорить.