Фото Gettyimages
Согласно данным последнего опроса Левада-Центра, за год многие проблемы стали меньше тревожить россиян. Это и рост цен (беспокоит 61% вместо 72% в августе 2016 года), и бедность (45% вместо 47%), и безработица (33% вместо 37%). В свою очередь, среди проблем, которые стали волновать общество больше, оказалась угроза взрывов и других терактов. Их опасаются 12% опрошенных, и это самый высокий показатель за последние шесть лет.
Можно списать этот рост обеспокоенности на новости из Западной Европы. Но в августе 2016 года терактов опасались лишь 8%, а наезд грузовика на прохожих в Ницце, взрыв в брюссельском аэропорту и стрельба в парижском театре «Батаклан» были еще свежи в памяти. Может быть, сообщения о терактах стали более частыми, отсюда и повышение тревожности. Вероятно, дело в том, что в апреле этого года взрыв произошел в метро Санкт-Петербурга.
Как бы то ни было, если верить опросу другой социологической службы – ВЦИОМу, большинство граждан не хотят считать терактом нападение Артура Гаджиева на прохожих в Сургуте, несмотря на то что сам убийца в видеообращении присягнул на верность «Исламскому государству» (запрещенной в России террористической организации). 51% опрошенных полагает, что произошедшее в Сургуте было «внезапными действиями сумасшедшего, нападавшего на всех подряд». Лишь 7% говорят о спланированном теракте, совершенном одиночкой, еще 5% – о теракте, спланированном группой лиц. Только 9% верят в то, что Гаджиева подтолкнули к нападению радикальные исламисты.
Власти и государственные СМИ изначально также придерживались версии о психически неуравновешенном молодом человеке, который вдруг взял нож, топор, поджег коридор в торговом центре и стал нападать на людей. Граждан не хотели пугать, а опрос ВЦИОМа показывает, что и сами граждане не хотели пугаться, притом что аналогия с европейскими терактами кажется очевидной. После наезда на прохожих в Ницце французские СМИ ссылались на распространенные ИГ инструкции для своих сторонников в Европе. Их призывали убивать «неверных», используя все, что попадается под руку.
Желание властей до последнего отрицать теракт, искать другие версии произошедшего вполне объяснимо. Это характерно не только для России. Террор, тем более вписанный в изощренную зловещую схему, означает, что власти плохо, то есть недостаточно, защищают граждан или их политика (например, участие в военных кампаниях на Ближнем Востоке) чревата трагическими последствиями для мирных жителей в их же странах. Считается, что теракты в Мадриде 2004 года склонили испанцев к голосованию за социалистов, а те, в свою очередь, вывели испанских военных из Ирака.
В России до сих пор все складывалось иначе. Ни один крупный теракт, включая взрывы в московском и санкт-петербургском метро, не привел к отставкам в силовых ведомствах или спецслужбах. 1 сентября была 13-я годовщина событий в Беслане, где террористы захватили школу. После бесланской трагедии в России были упразднены прямые выборы глав регионов. Указывалось, что это необходимая мера, которая должна воспрепятствовать приходу к власти экстремистов, бандитов и сепаратистов. Связь этой меры с событиями в Дагестане вовсе не была очевидной. Однако российское общество, за исключением стойких оппозиционеров, весьма спокойно отреагировало на то, что власть после теракта, от которого она должна была защитить граждан, расширила собственные полномочия.
Оппозиция считает, что власть использует теракты, чтобы закрутить гайки и добиться сплочения общества в период социальной турбулентности. Однако сейчас в российском обществе не наблюдается турбулентности, что показывает опрос Левада-Центра. Скорее власти удается удерживать относительную стабильность, которую сообщения о терактах способны пошатнуть или даже разрушить. Отсюда попытки минимизировать публичный эффект произошедшего в Сургуте.
Татьяна Астафьева 
