Имею честь принадлежать к поколению

-НАПОМНИ историю журнала, пожалуйста, - как, когда, что?

- Ну был нормальный советский журнал, выходящий с семьдесят лохматого года, - журнал литературоведения, критики и библиографии. Потом пришла перестройка, и журналы, как ты помнишь, стали загибаться. В том числе подыхал и "Литобоз". Тогда-то и появился наш первый издатель, Виталий Бенкин, ныне проживающий в Штатах. Он делал при журнале свой маленький бизнес - производил карточки, карманчики, формулярчики и так далее. Это ему и позволило вытащить журнал.

- Хорошо. А как в журнале оказался ты?

- Я защищал диссертацию по Бродскому, это был 1996 год - сразу после его смерти. Жил я в общаге Литинститута, а журнал, как ты знаешь, находился там же. Издатель наш был человеком не слишком в литературе искушенным, но имел одну большую любовь к творчеству Иосифа Александровича. Так вот, когда Бродский умер, они - издатель и редактор Лавлинский - стали думать о тематическом номере его памяти. Ну и пришли ко мне, чтобы я сделал библиографический обзор. А вышло, что я практически подготовил весь номер. И мне предложили журнал возглавить - вместо Лавлинского.

- Как журнал "при тебе" изменился?

- Я стал подробно работать над тематическими выпусками и качественной библиографией. Конкуренция была ведь налицо, а поскольку в "НЛО" не умели делать качественной библиографии, я поставил именно "на нее". Ну а идея спецвыпусков - это функция латания белых пятен в истории литературы, и мне это тоже показалось важным и интересным. Делать журнал не только для сотрудника РГГУ, но и для учителя в Усть-Урюпинске, и для профессора в Дартмут-колледже. Имея на руках такой спецвыпуск, ты, грубо говоря, получал шанс подготовить спецкурс по теме в своем заведении.

- Не кажется ли тебе, что герои спецвыпусков - Бродский, Милош, Венцлова, Оден - люди из одного круга, а потому тема сразу сужается?

- Но подожди - я ведь делал номера с Айги, Левитанским, Окуджавой, а это люди совсем из другой компании!

- Хорошо, тогда как происходил отбор? То есть с кругом Бродского все понятно - это твоя тема, а остальные?

- Все начиналось по схеме "не до жиру". Здесь я, что называется, шлюховал. Гонорары у нас были никакие, и просить известных людей писать в обычные номера журнала я не мог. А вот в памятный - или специальный - номер люди готовы были писать почти даром. Чем я и пользовался. Ради опять же журнала. И еще вот что важно. В девяностых ведь пересматривалась экзаменационная программа по литературе. Что это значит? Это значит, что идет заседание кафедры, на столе лежат десять вопросов по Горькому, десять - по Маяковскому, ну и полста - на остальную литературу. Дальше поступает предложение: выбрасываем Серафимовича, вставляем Набокова, Шагинян долой, берем Платонова. Примерно так. А в углу сидела Мариэтта Омаровна Чудакова и зудела, глядя в одну точку, - мол, что вы делаете, ведь историю советской литературы не тасовать надо, а писать заново. И она была права. Какие-то репутации ведь оказались дутыми, кто-то выполз из подполья, все три эмиграции вдруг радостно обрушились на нас - в общем, картина литературы кардинально менялась, становясь все более хаотичной. А ведь есть еще литкритика, которая выясняет за счет авторов свои отношения, еще более запутывая картину. Вот поэтому идея спецвыпусков казалась мне важной - прояснить картину, залатать бреши. А уж историки разберутся - был бы материал. Отсюда - Бродский: ведь все западные персонажи нашего журнала пришли к нам с его подачи. Тут ведь до него никто толком ни Джона Донна не знал, ни Милоша, ни Одена. Кроме профессионалов, разумеется. Ну и что скрывать - культура есть результат совокупных усилий отдельных ее представителей. Есть, условно говоря, Глезер, который двигал Лианозовскую школу, да так активно двигал, что казалось - ничего важнее этой школы нет и в помине. Я их всех нежно люблю, но они - только часть, одна часть. А питерская филологическая школа? А поэт Кондратов, после которого Пригов отдыхает? А Уфлянд, который первым задолго до всех нацепил на себя маску? Ну и так далее.

- Опять такой литературный антагонизм между столицами?

- Мне кажется, это все мифы. Здесь нет и не было антагонизма, а было перетекание некоей литературной массы во времени и пространстве, из Питера в Москву и обратно. У москвича Красовицкого есть фразы, которые потом напишет питерский Бродский, о "тиши полураспада". Люди в 60-е, в 70-е, в 80-е ездили знакомиться, они, москвичи и питерцы, чувствовали себя в паре. Я не имею в виду официальную поэзию, это был общий такой альтернативный круг поэтов. И эта колода еще как причудливо тасовалась!

- То есть были единомышленники и не было конкуренции?

- Тогда - да. Инаковость, "другость" сплачивала, хотя многие из тех поэтов и бывали приглашены в ЦДЛ на рюмку водки с Евтушенко. Но это ничего не значило. Это были те добрые отношения, когда люди радовались чужим текстам. Сейчас этого не осталось. Сейчас принято, в круг садясь, оплевывать друг друга. Я же, срываясь на пафос, повторю за поэтом, что имею честь принадлежать к поколению, которое умеет радоваться чужому тексту. В моем журнале я хочу (сейчас, когда финансовое положение стабилизировалось спонсорскими усилиями), чтобы все были названы поименно: и Кенжеев, и Сергеев, и Коваль, и Айзенберг, и Красовицкий, и Чертков, и Андреева, и масса других - разных, но в чем-то похожих. Ну и по-прежнему мы будем уделять внимание западной литературе. В первом номере, ты знаешь, идет фрагмент книги "Table Talk" Одена, которая выходит отдельной книгой в "Издательстве Независимая Газета".