Александр Герасимов Сергей Панцирев. Настоящее время. Лирика десяти тысяч дней. - СПб.: Геликон + Амфора, 2004, 100 с. (Созвездие. Классики и современники).
Книга продолжает серию "Созвездие. Классики и современники". В данном случае классиком и современником является Сергей Панцирев со своей второй книгой. Предыдущая (сборник "Рефлексия") была издана 10 лет назад.
Почему "Лирика десяти тысяч дней"? Для красоты и округления, пожалуй. Но замысел хорош. Другими словами, мы имеем дело с лирическим опытом человека среднего возраста с полностью сложившимся мировоззрением, который "сквозь сумрак расстояний" повествует "о верстах, сверстанных по восемь строк".
Автор, конечно, лукавит, мол, "прошлого не жаль". Видно, что жаль! Но "память вернее печали"┘ Рефлексия непобедима (вспомним название первой книги!). К тому же "слово долго, да коротко время". Там - пространство зла, атмосферы нет, "прохожие толкаются", знаки зодиака холодны. Там - безучастные секунды, "зима, и некому звонить", "купол храма превращается в купол цирка". Там - "вьется синий снег" и "московский волк тебе товарищ"┘ Там - "отражение летнего неба в замерзшем пруду", "стынут горючие слезы бензина на черном асфальте", а "в пейзаже заметно поубавилось пространства за счет многоэтажности"┘ Стоит туманная эра. Осень, зима... Опять осень, снова зима┘ Сияние льда. Ветер. Вечер. Тени. Ночь. Зелень травы - только в памяти. Но стрелки часов ходят по кругу, стрелки компаса указывают на полюс┘ А "в будущем - все та же белизна несбывшихся страниц". И "надрывается поэт, как телефон в пустой квартире", поет "песни о том, чего нет". Ведь "певец, как всегда, вне игры / В обстоятельствах времени-места┘" Он живет "в отраженной стране", он один перед толпой. Принимает "радиацию взглядов чужих". Какие выводы? "Двадцатый век тебя похерит / Двойным андреевским крестом".
Панцирев вспоминает прошлое лето, его сладкую лень. Ждет весеннюю сумятицу, ломает зубы "о мраморный сахар любви", шагает "на красный свет заката", разговаривает так же откровенно, как городской воробей: чик-чирик! Он просит у бога авиации подбросить восходящих потоков и новых слов, а в бесстрастный объектив видит свои стихи среди стай улетающих птиц┘ И очень хочется жить, потому что: "Как славно бывает промокнуть до нитки!" Действительно, славно.
Поэт постепенно преодолевает "иероглиф постылой судьбы", вырывается из собственных рамок, из мира, который нарисовал. Он также едет в электричке (Москва-Купавна-Петушки) и метро, где студентка с книгой по теории вероятностей подсчитывает шансы, ходит "в переулках засыпанных снегом". Где это? Везде! В Москве и "в городе, полном крылатых львов и японских туристов". Венеция? Петербург? Небо отражает землю, которая отражает небо┘ Целая система зеркал и оптических эффектов!
Поэт всегда находится здесь, даже если заброшен в далекие уголки типа Непала или Лондона. Семь раз отмеряет и один - говорит. Остальное - ложь.
Порой, читая современные
Стихи из толстого журнала,
Впадаешь в смертный грех
сравнения,
Превознося себя немало:
Мол, жрец великого-могучего,
Да из другого сделан теста┘
Тогда снимаешь с полки
Тютчева -
И все становится на место.
Сменились времена: год за годом - тысячелетие┘ Недавнее настоящее стало пыльным прошлым. Мир стал другим. Интернет, электронная почта┘ Но люди еще продолжают писать записки: "Вернусь в восемь, целую┘" А значит, все еще будет.
