0
5997
Газета Печатная версия

09.10.2024 20:30:00

Это чудный поэт

Николай Рубцов: жил неприкаянно, никогда не имел достатка, и быт его был вечно необустроен

Вячеслав Огрызко

Об авторе: Вячеслав Вячеславович Огрызко – историк литературы.

Тэги: николай рубцов, поэзия, история


37-12-1480.jpg
Судя по всему, Рубцов неоднократно получал
большие дозы радиации.  Фото из книги
Николая Коняева «Николай Рубцов»
В 2011 году мне страшно повезло. Пусть и с большим трудом, но я смог получить в Российском государственном архиве литературы и искусства доступ к личному делу Николая Рубцова (оно хранится в фонде Союза советских писателей и для всех закрыто до 2046 года). И первое, что меня в этом деле заинтересовало, – собственноручно написанная поэтом автобиография.

Подав осенью 1967 года заявление о приеме в Союз писателей, Рубцов сообщил:

«Родился в 1936 году в селе Емецк Архангельской области.

Поскольку родителей лишился рано, воспитывался в детском доме в селе Никольском Тотемского района Вологодской области.

В 1950 году закончил 7 классов. После этого:

1950–1952 – студент лесотехнического техникума (г. Тотьма Вол. обл.)

1952–1953 – кочегар тралового флота (трест «Севрыба», г. Архангельск)

1953–1955 – студент горно-хим. техникума (г. Кировск Мурманской области).

В 1955 г. работал слесарем-сборщиком на военно-испытательном полигоне в г. Ленинграде. В этом же году был призван на военную службу на Северный флот.

1959–62 гг. – рабочий Кировского завода в г. Ленинграде.

В 1962 г. сдал экзамены экстерном за десять классов и поступил в Литературный институт им. Горького.

В настоящее время – студент 5-го курса этого института».

Пройдемся по этим вехам более подробно.

Отец Рубцова в 1940 году был переведен в Вологодский горком партии. Но вскоре после начала войны он ушел на фронт. А мама скончалась в июле 1942 года. У нее был порок сердца. Впоследствии Рубцов напишет:

Мать умерла.

Отец ушел на фронт.

Соседка злая

Не дает проходу…

Я смутно помню

Утро похорон

И за окошком

Скудную природу.

После похорон бесприютными остались трое мальчишек и одна девчонка (две другие сестры Рубцова умерли от болезней и голода еще раньше). Всех ребятишек местные власти вскоре раскидали по разным детским домам. Николай мечтал, что, как только кончится война, вернется отец и заберет его к себе. А отец перестал подавать о себе весточки еще в 44-м году. Мальчишка думал, что он погиб. Но нет: старший Рубцов выжил, однако завел новую семью, в которой родились двое детей. Николай разыскал его лишь в 1955 году. Но та встреча принесла ему одни разочарования.

В 1950 году Николай Рубцов, окончив семилетку, попытался поступить в Рижское мореходное училище, но из-за возраста его туда не приняли, поэтому он вскоре подал документы в Тотемский лесотехнический техникум. Спустя два года несостоявшийся мореход уехал в Архангельск, где устроился кочегаром на одном из рыболовецких судов. В Тотьме судачили, будто он срочно расстался с их городом из-за неразделенной любви к студентке местного педучилища Татьяне Агафоновой. Но кто (или что) в реальности заставил его сорваться с насиженного гнезда, до сих пор достоверно неизвестно.

В 1953 году Рубцов сдал экзамены в горный техникум Кировска (Мурманская область). Но в маленьком северном городке ему было неуютно, и он через два года уехал в Ленинград, откуда его вскоре призвали на Северный флот. Так он оказался на эскадренном миноносце «Острый».

Его бывший сослуживец Фокин вспоминал:

«Эскадренный миноносец «Острый» стал на долгие четыре года не только местом службы, но и родным домом. Боевой пост Коли, визирщика-дальномерщика артиллерийской боевой части, был на фок-мачте, повыше командного мостика, а мой, машиниста котельного, – намного ниже ватерлинии. Его кубрик – под носовой надстройкой, мой – под ютовой палубой. И хотя нас разделяло всего около ста метров, виделись мы нечасто. Корабельная служба, строгое расписание боевых вахт в походе не совпадали с нашими желаниями, а мы уже выяснили, что оба пишем стихи. Но мы все же встречались между вахтами, перекуривая на юте полярными ночами, светлыми от всполохов северного сияния, где-нибудь у берегов Новой Земли или еще подальше».

Позже выяснилось, что миноносец «Острый» во время ядерных испытаний на Новой Земле входил в отряд оцепления и визуально-приборных исследований. Судя по всему, Рубцов неоднократно получал большие дозы радиации.

После демобилизации Рубцов устроился в Ленинграде на Кировский завод: сначала его взяли кочегаром, а затем перевели шихтовщиком в копровый цех. Настроение у него тогда было не самое веселое.

«Вообще живется как-то одиноко, – писал он тогда своему другу по Северному флоту Валентину Сафонову, – без волнения, без особых радостей, без особого горя. Старею понемножку, так и не решив, для чего же живу. Хочется кому-то чего-то доказать, а что доказывать и кому доказывать – не знаю. А вот мне сама жизнь давненько уже доказала необходимость иметь большую цель, к которой надо стремиться».

В этот короткий ленинградский период Рубцов из всех своих современников более других выделял и ценил Глеба Горбовского и Иосифа Бродского. Уже через 30 с лишним лет после гибели поэта вологодский литературовед Виктор Бараков обнаружил письмо Рубцова, адресованное Герману Гоппе. Рассказывая о ленинградских поэтических турнирах, Рубцов в марте 1960 года сообщил своему адресату:

«Конечно же, были поэты и с декадентским душком. Например, Бродский. Он, конечно, не завоевал приза, но в зале не было равнодушных во время его выступления. Взявшись за ножку микрофона обеими руками и поднеся его вплотную к самому рту, он громко и картаво, покачивая головой в такт ритму стихов, читал:

У каждого свой хрлам!

У каждого свой грлоб!

Шуму было! Одни кричат:

– При чем тут поэзия?!

– Долой его!

Другие вопят:

– Бродский, еще!

– Еще! Еще!

После этого вечера я долго не мог уснуть и утром опоздал на работу, потому что проспал. Печальный факт тлетворного влияния поэзии, когда слишком много думаешь о ней, в отрыве от жизни, в отрыве от гражданских обязанностей!»

Одним из завсегдатаев ленинградских поэтических турниров был Борис Тайгин (он же Павлинов). Когда я в конце 90-х годов приступил к сбору материалов для словарей русских писателей, он сам вышел на меня и рассказал о том, как записывал на магнитофон выступления Геннадия Алексеева, Дмитрия Бобышева, Глеба Горбовского, других молодых и дерзких ленинградских поэтов; потом перепечатывал их стихи на машинке и пускал в самиздат. В начале июня 1962 года Тайгин затащил к себе и Рубцова. В первую встречу молодой поэт принес ему много рукописных листов, а заодно продиктовал 10 текстов. В другую – новые варианты старых стихов. В обе встречи Рубцов выпивал. Это мешало Тайгину работать. Но в итоге он все-таки отобрал у нового своего приятеля 38 стихов, которые сложил в сборник «Волны и скалы». Тайгин сам все еще раз перепечатал и переплел – получилось шесть небольших книжечек. Одну из них Рубцов представил для прохождения творческого конкурса в Литературный институт.

В Москве у Рубцова появилось страстное желание печататься уже в официальных изданиях. Куда он только не стучался! Но первым его пригрели две редакции: журнала «Юность» и журнала «Октябрь». Евгений Евтушенко вспоминал, как Рубцов принес в журнал «Юность» стихи: «Я весь в мазуте, весь в тавоте, зато работаю в тралфлоте!..» Поэт рассказывал: «Был он [Рубцов. – В.О.] худенький, весь встопорщенный, готовый немедля защищаться от ожидавшихся обид, в потертом бушлатике, с шеей, обмотанной пестреньким шарфом, за что его прозывали «Шарфик» Однако если первое звонкое, лихое стихотворение проскочило цензуру без сучка и задоринки, то крошечный сатирический шедевр «Репортаж» о разбитном корреспонденте, сующем микрофон в рот усталому пахарю, блюстителям идеологии стал поперек горла, они уперлись рогом и ни за что не хотели его пропускать».

Впрочем, Рубцов писал тогда очень разные стихи. Году в 63-м у него вдруг вырвались такие строки:

«Возможно, я для вас в гробу

мерцаю,

Но заявляю Вам в конце концов,

Я, Николай Михайлович

Рубцов,

Возможность трезвой жизни

 отрицаю».

Эти строки дошли до ректора Литинститута. Рассказывали, будто ректор был в ярости. Он не понимал, как не алкаш, а молодой парень мог отрицать саму возможность трезвой жизни. Короче, получив нагоняй, Рубцов очень расстроился, но, как говорили, при выходе из ректорского кабинета он бросил такую фразу: «Я пропил уже целые тома своих стихов».

Выгнали Рубцова из Литинститута 3 декабря 1963 года. Однако он быстро смог восстановиться, правда, пришлось перейти на вечернее отделение. Но летом 1964 года произошел новый скандал…

Его выгнали. Рубцов после этого махнул в родные вологодские края. Потом, правда, вернулся в столицу и в январе 1965 года был восстановлен в Литинституте. После восстановления в институте вокруг Рубцова продолжило виться очень много разных людей. С ним виделись и Вадим Кожинов, и Владимир Соколов, и Станислав Куняев, и Анатолий Передреев, и много кто еще. Но мало кто пытался ему помочь.

37-12-2480.jpg
Раннее сиротство сделало поэта одиноким
навсегда…  Василий Перов. Дети-сироты
на кладбище. 1864. Русский музей
Осенью 1965 года Рубцов в порыве отчаяния писал новому руководителю Вологодской писательской организации Александру Романову:

«Были бы у меня средства, я никогда не печатал бы стихи, не стремился бы к этому, так как, насколько я убедился, стихи, вернее, хорошие стихи (не говорю о себе), печати не нужны. Это обстоятельство, как самый печальный цветок в букете остальных печальных обстоятельств в жизни пишущих ребят, не имеющих литературного имени».

Весной 1967 года Рубцов попытался вступить в Союз писателей. В архиве в его приемном деле сохранились рекомендации Феликса Кузнецова и Александра Яшина.

«Поэтическое дарование Николая Рубцова, – отметил в своем поручительстве Яшин, – настолько бесспорно и уже так отчетливо выявилось в двух его книгах и в журнальной и газетной периодике, что я не вижу необходимости в подробной характеристике его работы. Рекомендую принять поэта Николая Рубцова в члены Союза советских писателей».

Вопрос о приеме Рубцова был 22 апреля 1967 года рассмотрен на общем собрании Вологодской писательской организации.

«Я, – заявил Василий Белов, – давно и с большим интересом слежу за творчеством Николая Рубцова. Еще в Литинституте знал многие его стихи Особенно по душе пришлась подборка в «Октябре» – тут я почувствовал подлинное своеобразие этого талантливого поэта».

Борис Чулков добавил:

«Н. Рубцов разрабатывает свою линию в поэзии: он вроде бы и традиционен, но в то же время во многом его стихи и новаторские, потому что он смело, упорно вводит традиционность формы в свой творческий обиход, как бы воскрешает полузабытое и показывает это полузабытое с новой стороны».

А вскоре московское издательство «Советский писатель» выпустило книгу Рубцова «Звезда полей» (позже поэт ее вместе с циклом «Зеленая трава» защитил в Литинституте на «отлично» в качестве диплома).

Тогда же родился гимн студентов Литинститута конца 60-х годов. Я имею в виду песню «В горнице моей светло» на стихи Рубцова. Сейчас эта песня известна прежде всего в музыкальной обработке композитора Александра Морозова. Но первый вариант придумал прозаик Николай Голден. Он в 67-м году приехал с Урала поступать в Литинститут (до этого он работал аппаратчиком электролиза на заводе в Каменске-Уральском). В общаге Голден нашел своего земляка Виталия Кодолова, а тот познакомил его с Рубцовым. Первая встреча привела к скандалу. А позже именно Голден подобрал на гитаре мотив к «Горнице» Рубцова.

Весной 1968 года дело Рубцова наконец поступило в Москву. В приемной комиссии Союза писателей России стихи молодого поэта прочитали Яков Козловский, Дмитрий Ковалев, Сергей Васильев и Виктор Боков. «Это чудный поэт, замечательный поэт», – заявил Козловский. Это предопределило решение москвичей. Все дружно проголосовали за прием Рубцова в союз.

Здесь надо добавить: жил поэт как-то неприкаянно. Он никогда не имел достатка. И быт его был вечно необустроен.

В конце 1968 года Рубцов решил обратиться к секретарю Вологодского обкома КПСС Василию Другову. Он подготовил письмо, в котором сообщал, что начиная с 1962 года у него отсутствовал постоянный адрес. Все это время поэт, цитирую его письмо: «... снимал «углы», ночевал у товарищей и знакомых, иногда выезжал в Москву – на период экзаменационных сессий. В общем, был совершенно не устроен. При вашем благожелательном участии (вы, конечно, помните встречу с вами вологодских и других писателей) я получил место в общежитии. Искренне и глубоко благодарен вам, Василий Иванович, за эту помощь, так как с тех пор я живу в более-менее нормальных бытовых условиях. Хочу только сообщить следующее:

1. Нас в комнате проживает трое.

2. Мои товарищи по месту жительства – люди другого дела.

3. В комнате, безусловно, бывают родственники и гости.

Есть еще много такого рода пунктов, вследствие которых я до сего времени не имею нормальных условий для работы. Возраст уже не тот, когда можно бродить по морозным улицам и на ходу слагать поэмы и романы. Вследствие тех же «пунктов» я живу отдельно от жены – впрочем, не только вследствие этого: она сама не имеет собственного жилья. Среди малознакомых людей я привык называть себя «одиноким». Главное, не знаю, когда это кончится».

Однако потом Рубцов передумал и никуда свое жалобное послание отсылать не стал. Тем не менее до Другова дошли известия о проблемах поэта, и он распорядился выделить ему однокомнатную квартиру в одной из пятиэтажек.

В 1969 году Рубцов наконец окончил институт. У него вроде начала налаживаться нормальная жизнь. К нему в Вологду из Воронежа переехала молодая поэтесса Людмила Дербина. Издательство «Советская Россия» сообщило ему, что будет предлагать поставить в план выпуска 1970 года новый его сборник – «Зеленые цветы».

Но в сентябре 1969 года у Рубцова возникла потребность в срочной поездке в Москву. А там он оказался никому не нужен. Никто из бывших приятелей ночевать его к себе не пустил. Он пристроился на чердаке одного из домов по улице Профсоюзной возле отопительной батареи.

Уже в начале 1998 года прозаик Сергей Каменев принес мне рукопись о Рубцове. Он рассказывал, как во время учебы на юриста его постоянно бросали на подмогу к участковым милиционерам, и во время одного обхода дворов он наткнулся на Рубцова.

«При нем не было никаких документов, а лишь небольшой желтый чемоданчик. Балетка. Задержанного доставили в 120-е отделение милиции. При свете вид доставленного был жалок. Измятое пальто, рваные туфли, испуганный вид. Немного погодя задержанный назвался Рубцовым и сказал, что он приехал к своему другу, но отыскать его не смог. Поэтому решил заночевать на чердаке. Никаких документов при нем не было, но он открыл свою балетку, и на стол высыпалось множество исписанных листков, какие-то конверты, официальные ответы. «Это из журнала «Юность». Это из журнала «Знамя», – торопливо объяснял доставленный. – Я поэт. Вот тут написано: Рубцову». Кажется, тогда дежурный проверил фамилию в адресном столе. Было решено отпустить задержанного. Инспектор розыска, который вел беседу, несколько раз посмотрел на рваные туфли Рубцова, а потом произнес: «Вон у нас в углу вещи. Третий месяц лежат, никто не откликается. Там есть почти новые туфли. Примерь». Рубцов как-то смутился. Но внешний вид рваных туфель подтолкнул к соблазну. «Примерь. Подойдут, уйдешь из милиции в обновке». Он примерил. В самый раз. С потеплевшими глазами ушел он в ту холодную ночь. Как отшельник, как беспризорный. Он ушел, чтобы жить лишь в поэзии».

В Вологде у Рубцова тоже возникли проблемы. Он с Дербиной то ругался, то мирился. В 1970 году поэт даже принял мышьяк. Но тогда все закончилось только расстройством желудка.

Свои отношения Рубцов и Дербина решили официально оформить сразу после празднования 1971 года. Заявление в ЗАГС они подали 9 января. А в ночь на 19 января случилась трагедия. В ней обвинили Дербину.

На суде Дербина в последнем слове заявила: «Я отрицаю, что я его (Н. Рубцова. – В.О.) убила умышленно. Но убила его я. Он умер от моей руки». Суд приговорил ее к восьми годам лишения свободы.

Позже, насколько мне известно, выяснилось, что, возможно, скончался Рубцов не от руки Дербиной, а от сердечного приступа: у него было очень больное сердце. Но легенду историки литературы опровергать не стали.

Осенью 2010 года Дербина прислала мне свои новые стихи. Я приведу одно из них:

«Трава забвенья по Руси –

во все концы, во все пределы.

Родные, дедовы наделы

травой забвенья поросли.

Грустят останки деревень,

крик петуха стал нынче редок.

О, как бы удивился предок,

восстав из вечности

в наш день!

Трава забвенья много лет

не помнит жнейки звонкий

стрекот.

Над ней лишь дикой птицы

клекот.

Ужель то весь грядущих бед?

Трава забвенья по лугам –

во все концы, во все пределы.

И только снеги, снеги белы

вновь облегчают душу нам.

Людмила Дербина

P.S. Это из последних стихов. Очень больно видеть наши российские просторы в траве забвенья».

Не хочу ни обвинять, ни оправдывать эту женщину. Бог ей судья!

А обещанный Рубцову издательством «Советская Россия» сборник «Зеленые улицы» вышел через полгода после его смерти.


Оставлять комментарии могут только авторизованные пользователи.

Вам необходимо Войти или Зарегистрироваться

комментарии(0)


Вы можете оставить комментарии.


Комментарии отключены - материал старше 3 дней

Читайте также


О красивой жизни накануне революции 1917 года

О красивой жизни накануне революции 1917 года

Анастасия Башкатова

В какое будущее газовали "паккарды" новых русских буржуа, читающих первый отечественный глянец

0
4018
Поговори со мной

Поговори со мной

Арсений Анненков

В диалогах Юрия Беликова буквально на ходу рождаются и умирают открытия, разочарования, истины и заблуждения

0
1930
Тоска по миру гармонии

Тоска по миру гармонии

Мария Бушуева

Автопортрет Бориса Кутенкова, перерастающий границы личного

0
1545
В Бедламе нелюдей

В Бедламе нелюдей

Виктор Леонидов

Безумной была не Марина Цветаева, безумным было время

0
2104

Другие новости