В предвкушении лайков

Напишет, бывало, Федор Михалыч «Братьев Карамазовых», сядет у монитора и ждет…  Василий Перов. Портрет Ф.М. Достоевского. 1872. ГТГ

Федя Достоевский попросился в друзья Белинскому.

Виссарион долго не принимал Федю во френды, потому что не знал, что это за мужик с изможденным лицом.

«Что за дрыщ такой этот Достоевский?» – презрительно думал Виссарион.

Но потом увидел, что Федькиных «Бедных людей» лайкнул Колька Некрасов, сам стал читать, и ему тоже понравилось.

А у Некрасова и Белинского было сто тыщ подписчиков, и все они стали как сумасшедшие лайкать Федю.

Так Достоевский сделался знаменитым и стал писать как заведенный. 

Напишет, бывало, «Братьев Карамазовых» и сидит у монитора, лайки считает. 

Говорят, даже выпивать перестал и рулетку забросил.

Но больше всего Федя ждал, что его Лева Толстой лайкнет. Истомился весь, так сильно ждал.

Ночью повесит у себя на странице «Преступление и наказание», к обеду проснется, не умывшись и в туалет не сходив, сразу к монитору мчится смотреть: а вдруг Толстому понравилось.

А Лева сидит у себя в имении, из бороды крошки хлебные выковыривает и только посмеивается над Федькой. Знал, что для Достоевского это важно, но так его и не лайкнул никогда, просто из вредности характера.

Гад, конечно, потому что у Достоевского из-за этого падучая сделалась.

Битва титанов

Как-то летом стояла страшная духота, я решил съездить на озеро Круглое и пришел в Лобне на автобусную остановку. Мой автобус только что ушел, и мне пришлось ждать следующего. Кроме меня на остановке томились от духоты две женщины.

– Сука, – вдруг сказала одна.

– Сама ты сука, – ответила вторая.

Обменявшись короткими репликами, женщины стали драться.

– Перестаньте! – растерялся я и, пытаясь их разнять, встал между ними.

Женщины обошли меня и упрямо продолжили битву. Я предпринял еще несколько попыток встать между ними, но все с тем же результатом. Несмотря на то что удары, которые они наносили друг другу, были нелепы, а движения хаотичны, меня они ни разу не задели – надо отдать им должное, в этом была их женская аккуратность. С такой завидной ловкостью женщина обычно гладит рубашку мужу. Устав их разнимать, я сменил тактику – стал их громко стыдить. Но все эти мои «Как вам не стыдно!» только поддали женщинам жару. Тогда из уважения к их решимости и ненависти я решил не вмешиваться в этот суровый женский спор.

«Пусть судьба рассудит их», – подумал я, отошел в сторону, отвернулся и стал ждать автобуса. А куда деваться – не пешком же идти одиннадцать километров до озера по духоте. Но, избавившись от картинки, я продолжал слушать звуки. Пока продолжалось сопение и тихое рычание – я терпел. Но когда раздался звон пощечины и одна из женщин неожиданно нарушила молчание и снова выкрикнула: «Сука-а-а-а!», а вторая ответила: «На-а!» – и послышался глухой шлепок, я не выдержал и повернулся. Теперь, находясь в отстранении, я сумел как следует их рассмотреть. Они выглядели ровесницами, лет по сорок – сорок пять. На вид – не какие-нибудь там бомжихи или алкоголички, а вполне приличные домохозяйки, одетые опрятно и по последней лобненской моде, разве только немного расхристанные и раскрасневшиеся, как после бани.

И тут то ли меня осенило, то ли примерещилось от духоты. Линии стали дрожать. Цвета будто поплыли. Я моргнул, думая, что жара ударила в голову, но картинка не вернулась к прежней четкости. Напротив – проявилась яснее. 

Первая – полная, в платье в крупный горошек, в кремовых босоножках (на шее у нее были крупные красные бусы из неизвестного мне материала), одутловатым лицом и носом картошкой до странности напоминала… Льва Толстого в его крестьянский период. В ее упрямом наступлении и широком размахе, когда она заносила руку для удара, чувствовалась та же яростная, почти природная сила. Вторая – в атласной рубашке нежного пурпура и вареных джинсах с рюшами – выглядела значительно нарядней, но была сухой и с нервным, изможденным лицом. Ее острые движения, порывистость и хриплый крик – все в ней было похоже на… Федора Достоевского. Казалось, она не дерется, а решает какой-то мучительный, больной вопрос, от которого зависит спасение ее души.

Бывают же такие совпадения! Как будто два титана русской литературы сошлись в рукопашной на небольшом асфальтированном пятачке, размером с ринг, на остановке в Лобне. Без философии, без толстых романов – только жизнь, пот и ненависть. Я даже немного потряс головой, чтобы сбросить этот морок. Но эти женщины, надо отдать им должное, были не такие разговорчивые. И их настоящая, а не бумажная битва достигла кульминации. Полная, тяжело дыша, неожиданно быстро для своей комплекции ринулась в атаку и с размаху ударила сухощавую товарку ладонью по уху.

– Ы-а-а, – сухощавая даже присела от боли. Но быстро оправилась и одним рывком сорвала бусы с шеи толстухи. И пока полноватая грустно смотрела, как катятся по асфальту ее круглые красные бусы, похожие на гигантские ягоды клюквы, худая схватила ее за воротник и одним рывком разорвала ее платье в горошек на две части. Полноватая осталась в одном белье и стала похожа на распухшую физкультурницу с советских парадов тридцатых годов. Однако отсутствие одежды нисколько не смутило ее, а, напротив, придало спортивной легкости. Изловчившись, она схватила худосочную за длинные волосы и повалила на асфальт…

Чем кончилась эта великая битва, я не знаю, потому что приехал мой автобус. Но когда я занял место и посмотрел в окно, эти две неутомимые женщины все еще продолжали борьбу.

Прошли годы, а я все вспоминаю их.  

Иногда думаю: может, это само отечество сражалось само с собой. Граф, взыскующий простоты, мутузил каторжника, ищущего Бога в страдании. Две стороны одной души сошлись насмерть на остановке в Лобне.