Его сравнивали с Сократом

Отец и сын. 1962 г.

До 1965 года мы жили в Сарове, тогда он назывался Арзамас-16. Папа был очень занятым человеком. Все мое детство прошло с тем, что он рано уезжает на работу и непонятно когда приезжает с нее. Летом в хорошую погоду папа иногда ездил на работу на велосипеде, хотя у него была персональная машина. Во время работы на «объекте» выходных у него практически не было, работа над бомбой занимала все его время. Дома на разговоры о работе было наложено табу, и о том, чем занимался папа, я узнал от грузчиков из соседнего магазина.

От отца у меня осталось в памяти чувство внимания, любви и доброты. Наверное, это самое главное, что должно оставаться у человека от детства.

Читать я научился сам, а вот задачи по математике и физике он иногда помогал мне решать.

В быту он был удивительно неприхотливым. Я не могу сказать, что он пользовался какими-то спецблагами, которые, наверное, были ему положены. Была дача в Жуковке под Москвой, правительство подарило ему автомобиль, отказаться было нельзя. Но сам он его не водил.

Особых пристрастий у него не было. Представить отца на охоте или на рыбалке очень сложно, даже просто невозможно. Его можно было увидеть с книгой, он мог читать Пушкина, но чаще это был специальный журнал по физике. Его спортивная жизнь ограничивалась игрой в шахматы. Телевизор он смотрел крайне редко. В кино мы с ним ходили по моим большим праздникам, а праздником для меня была сама возможность пойти с папой в кино.

Домработниц у нас никогда не было, они раздражали папу. Поэтому вся работа по дому лежала на маме (первой женой Сахарова была Клавдия Вихрева. – «НГ»). Она была тоже очень скромным человеком. У нее не было бриллиантовых колье и соболиных шуб. Для нее самым главным была семья. Их брак был браком двух любящих людей. Она поддерживала папу во всем. Она хорошо помнила сталинское время, но никогда не говорила: «Андрей, может быть, тебе не надо этого делать?» Папа очень переживал ее смерть в 1969 году.

Ни в Арзамасе, ни в Жуковке у нас не было ничего похожего на огород или на клумбу с цветами. Папа очень любил дикую природу. Правда, на участке росла дикая малина, ее хватало для того, чтобы приготовить любимый всей семьей малиновый мусс.

В еде он не был гурманом. Конечно, вкусно поесть он любил, но мог питаться и корочкой хлеба, кефиром, творогом, постным бульончиком. Ему было все равно, что есть. Большие застолья его тяготили, он любил скорее камерные компании тех людей, которые были ему интересны. Папа очень любил своего учителя Игоря Евгеньевича Тамма. Это был единственный человек, который мог его переубедить, что было чрезвычайно сложно. Он всегда оставался при своем мнении. Может быть, не всегда получалось сделать так, как он хотел, но его мнение было железным и, как правило, безошибочным.

Мы все очень любили Новый год. Этот праздник всегда очень трогательно обставлялся – елка, подарки, бутылка шампанского. На Новый год или на дни рождения папа обычно дарил книги, цветы, какие-то игрушки. Он мог купить очень дорогую игрушку, и однажды он подарил мне подводную лодку. Играть с ней мне доводилось только на море в Крыму. Там мы отдыхали ежегодно. Между Мисхором и Алупкой был дом отдыха «Морской прибой». Для папы было счастьем провести несколько недель вместе с семьей, покупаться в море. Он любил гулять в алупкинском парке.

То, что он занимался правозащитной деятельностью, я воспринимал как естественное для него занятие. И представить не могу, что могло быть иначе. Он никогда не думал о последствиях своих слов и поступков. Если он считал, что что-то необходимо сказать иностранным журналистам, он говорил. Если он считал, что по такому-то поводу нужно написать Брежневу, он писал. Он был честным и искренним человеком.

Когда он был в ссылке, я часто к нему ездил. Один раз получилось приехать с сыном Николаем. На входе в подъезд был пост милиции, у меня проверяли документы и пропускали. Папа жил на первом этаже в пятикомнатной квартире, в которой все прослушивалось и, наверное, просматривалось. В ссылке он занимался в основном наукой, и за горьковский период у него есть достаточно большой список научных работ. Заниматься чем-то другим у него не было возможности. В Горьком он был обложен со всех сторон. Слежка, давление, провокации. Несмотря на то что около подъезда был пост милиции, постоянно прокалывали покрышки его машины.

После его возвращения из ссылки появилось безумное количество людей, которые стали называть себя его друзьями. Многих он даже никогда до этого и не знал. Но я знаю точно одно: отец никогда не интересовался выяснением того, кто писал на него доносы. Он был выше этого. К тому же он не был мстительным человеком. Даже по отношению к тем, кто принимал решение о его высылке – к Брежневу и другим членам политбюро, – он не имел личных претензий.

После возвращения в Москву ему дали еще одну квартиру в том же доме и в том же подъезде. Теперь там музей-квартира, где собрана масса архивных материалов. Музей создан с удивительной любовью и чрезвычайно профессионально.

Советская пропаганда немало писала об отце. На него было вылито столько дерьма. Я видел немало фильмов о нем по Центральному телевидению, читал что-то в газетах, но в памяти ничего не отложилось. Потому что все это было ложью.

В жизни я встречал много самых разных людей – умных, глупых, подлых, – но во всей этой череде папа всегда стоял особняком. Таких людей в истории крайне мало. Отец был из категории мыслителей, и у многих совершенно не случайно возникают аналогии с Сократом.