Это сладкое слово "система"

Легкое вторжение государства в сферу личного выбора.
Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

Проблема либеральной идеологии в России описывается ответами на два вопроса: насколько эта идеология популярна и насколько она нужна?

Что касается популярности либерализма, то сейчас она предельно низка. И дело не только в том, что либерализм, по сути своей, идеология элитарная, идеология меньшинства. Меньшинство необязательно должно быть малозаметным: оно бывает разной величины. Причина, сводящая численность сегодняшнего российского либерального сообщества к минимуму (по разным оценкам, оно составляет 3–5% населения), – мощный авторитарный синдром, плод успешного промывания мозгов трем поколениям, выросшим в условиях советского тоталитарного режима. Во многом успешность такой промывки объясняется благоприятными стартовыми условиями становления советского строя: страна озверела после Первой мировой и Гражданской войн; интеллектуальная элита либо в эмиграции, либо уничтожена; власть обещает скорый рай на земле и блокирует доступ к какой бы то ни было объективной информации. А дикий человек, как известно, доверчив…

И вот в течение более 70 лет на психику советского человека интенсивно льется ложь, в нем культивируют трепет перед начальством, презрение к правам личности, закону и частной собственности, недоверие друг другу, ощущение жизни в окружении врагов (главный враг, конечно, Запад) и гордыню советскости – мы первые, мы лучшие, мы надежда человечества…

Многие элементы этого бреда прочно въелись в сознание и подсознание. Исключение составляет вера в то, что Коммунистическая партия – это организатор и вдохновитель всех наших побед. В результате подрыва этой веры коммунистический режим рухнул и промывание мозгов прекратилось. Начался мучительный, неизбежно длительный и далеко еще не завершившийся переходный период со всеми прелестями несбалансированной экономики, кризисом идентичности, неэффективной элитой, коррупцией, аморализмом и обманутыми ожиданиями скорого благоденствия. В таких условиях авторитарный синдром не только не развеялся, но получил дополнительную подпитку. Сказка о том, что достаточно прогнать коммунистов и через четыре-пять лет на российской земле «будет город-сад», былью не стала. Это привело к отторжению идей демократии, либерализма и реформ. Кстати сказать, образцово быстрый массовый отказ от этих идей показал, что в начале 90-х годов либералы пользовались массовой поддержкой не потому, что народ внезапно исторг из себя авторитарные взгляды и возлюбил либерализм, а потому, что либералы в тот период оказались самыми яростными критиками надоевших народу коммунистов.

Итак, либерализм нынче непопулярен. Но непопулярность и ненужность – вещи разные. Из того, что «Божественная комедия» Данте не пользуется массовым спросом, а скрипичные концерты Моцарта не являются хитами музыкального рынка, не следует, что они не нужны. Примерно то же уместно сказать о либерализме. Его присутствие в культуре и, более того, глубокое уважение к нему со стороны культуры необходимо. Я не говорю здесь о доминировании либерализма. Для элитарной идеологии это невозможно. Но что действительно нужно для политического, экономического и психологического здоровья страны, это либеральная прививка, то есть освоение культурой некоторого минимального набора либеральных ценностей и представлений. Если, конечно, мы хотим, чтобы страна была комфортной не только для «троечников у власти», но и для большинства граждан. Чтобы талантливые ученые и предприниматели не уезжали из страны, а стремились в нее; чтобы капиталы не убегали, а приходили; чтобы экономика слезла с сырьевой иглы; чтобы природа была чистой, а не загаженной; чтобы коррупция была на европейском, а не на африканском уровне….

Точнее говоря, полагаю, что без либеральной прививки общество помимо всего прочего будет лишено возможности:

– усвоить идею честной политической конкуренции (идея, значительной части россиян до сих пор чуждая, но без принятия которой страна будет постоянно находиться под угрозой политического одичания; особо хочу подчеркнуть, что популярное нынче требование честных выборов – это лишь первый шаг в этом направлении, потому что под честными выборами зачастую понимается не принцип честности, а победа тех, кто нам нравится, или поражение тех, кто нам не нравится);

– проникнуться чувством, которое блестящий философ-либерал и лауреат Нобелевской премии по экономике Фридрих фон Хайек называл «здоровым презрением и нелюбовью к власти»; это чувство является единственным эффективным средством, не позволяющим власти впасть в роль «божественного подарка» населению, а населению, говоря словами Салтыкова-Щедрина, путать «отечество» и «ваше превосходительство»;

– спастись от разрушения под ударом волны национального снобизма и ксенофобии (угроза которой сегодня, судя по всему, ощущается почти всеми).

Кроме того, считаю, что либеральная прививка является необходимым условием полноценного развития в России малого и среднего бизнеса, столь нужного для решения долгосрочных пенсионных проблем, борьбы с бедностью. Хотя бы потому, что без публичной и острой либеральной критики стремления нынешнего российского чиновничества поставить под свой контроль любой бизнес, о создании привлекательной для нормальных людей деловой среды можно забыть.

Итак, ситуацию менять нужно. Но как? Просто начать либерализацию законодательства? Однако изменение законов не означает автоматического изменения ценностей, поведенческих стереотипов и прочих элементов авторитарной культуры. Более того, эта культура способна блокировать действие либеральных правовых новелл – сначала на уровне правоприменения, а затем и провоцируя пересмотр или отмену «необдуманно» («слишком поспешно») принятых законов. Наблюдавшийся в течение последних 12 лет откат от либеральных принципов государственного строительства – прекрасный тому пример.

Полноценная либерализация политики и экономики невозможна без направленных усилий по преодолению старых, укоренившихся в культуре ценностей. И здесь возникает три вопроса. Что делать? Как делать? Кто этим будет заниматься?

Что делать?

Проявления авторитарного синдрома многообразны. В политике его ключевой характеристикой является готовность воспринимать носителей власти как отцов или старших братьев, то есть людей, обладающих безусловным авторитетом и более равных, чем все остальные. Разумеется, чем интенсивнее такое отношение, тем хуже оно уживается с концепциями разделения властей, сдержек и противовесов, прозрачности власти, политической конкуренции и, конечно, политического участия. Эти концепции будут восприниматься как бессмысленные и потому ненужные либо как антиценности. Куда более свойственны авторитарной культуре представления о естественности концентрации власти в одних руках; о благотворности единства общества и власти, вождей и народа; о недопустимости публичных конфликтов; о необходимости каждому делать свое дело: властителям – властвовать, рядовым гражданам – честно работать и пр.

Разрушение такого восприятия власти в массовом сознании представляется мне одним из важнейших на сегодняшний день направлением борьбы с авторитарным синдромом.

Две другие, столь же нуждающиеся в демонтаже характеристики нашего авторитарного синдрома: пафос великодержавности и антизападничества.

Великодержавность является устойчивым компонентом российской идентичности в течение по меньшей мере 200 лет. В ХХ веке в России было всего два сравнительно коротких периода, когда идея великодержавности популярностью не пользовалась: с 1917 года по середину 1920-х годов и с середины 1980-х по середину 1990-х годов. Эти две волны атипичных настроений были порождены разными причинами и по-разному проявлялись в политической практике, но в обоих случаях они сменялись мощными приливами великодержавности и национализма.

Социологические опросы, проводившиеся в 2012 году, содержат некоторые намеки на то, что в настоящее время намечается очередной спад великодержавности. По крайней мере популярность этой идеи начинает уменьшаться среди людей с высшим образованием. Однако дать сколько-нибудь надежную оценку глубины и продолжительности этой тенденции еще нельзя: слишком мало данных.

Специально подчеркну: претензии на великодержавность плохи не сами по себе, а тогда, когда они не обеспечены ресурсами, прежде всего человеческими. Именно учет глубочайшего демографического кризиса делает меня противником этих претензий. В сложившейся ситуации куда адекватнее была бы претензия сделать страну комфортной для проживания своих граждан.

В XIX веке в российской культуре сформировалась достаточно четкая связь между великодержавностью и антизападничеством. В исторической динамике интенсивность антизападничества как дополняющего великодержавность элемента устойчиво возрастала. В советский период она достигла максимума. На ней великолепно играл Сталин, говоривший, что «последний советский гражданин […] стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши». Попытка М.Горбачева снять конфликт между великодержавностью и позитивным отношением к Западу, как известно, закончилась неудачей.

В современной России положительная зависимость между великодержавностью и антизападничеством сохраняется. Сегодня, как и прежде, прозападные ориентации и великодержавность играют у нас в игру с нулевой суммой – чем шире распространена великодержавность, тем меньше популярность западничества и наоборот. По данным ИС РАН, в 1995–2007 годах доля россиян, позитивно воспринимающих упоминание о США, снизилась с 77 до 37%, а удельный вес тех, у кого это упоминание вызывало неприязнь, возросло с 9 до 40%. Ухудшился в России и образ Западной Европы.

Некоторые другие важные проявления авторитарного синдрома в политике хорошо и кратко описаны упоминавшимся выше фон Хайеком в книге «Дорога к рабству», вышедшей в свет в 1943 году. Рассуждая о типичном немце, фон Хайек говорил, что ему «не хватает индивидуалистических достоинств: терпимости и уважения к другим людям и их взглядам, независимости мышления, силы духа и той способности отстаивать свои убеждения перед вышестоящими, которую немцы, ощущающие за собой этот недостаток, называют гражданским мужеством, бережности по отношению к слабым и немощным, а главное – здорового презрения и нелюбви к власти, порождаемых лишь долгой традицией личной свободы». (Последние слова я чуть ранее уже цитировал.)

Разве это не про наши сегодняшние проблемы?

С учетом времени написания книги очевидно, что такая характеристика типичного немца была навеяна фон Хайеку господствовавшим тогда в Германии нацистским режимом. Замечу, кстати, что, несмотря на, казалось бы, очевидную делегитимацию нацизма в результате военного поражения и интенсивную программу денацификации, привлекательность образа предвоенного Третьего рейха снижалась в Германии довольно медленно. В 1951 году 42% западных немцев оценивали 1933–1939 годы как лучший период жизни страны. До 5% его популярность упала только к 1970 году. Тоталитарная зараза очень живуча. Но излечима. Немцы постарались, и у них получилось.

Наши проблемы куда серьезнее. Тоталитарный строй в России господствовал не 12 лет, как в Германии, а 74 года, то есть на протяжении активной жизни трех с половиной поколений. И Вторая мировая война легитимацию нашего тоталитарного режима не разрушила, а укрепила, одновременно укрепив и авторитарный синдром.

Но избавляться от него все равно нужно. Выбора нет.

Как это сделать?

Не следует думать, что глубоко укоренившийся в нашем сознании авторитарный синдром сам собой рассосется. С моей точки зрения, без направленного перепрограммирования культуры нам его не преодолеть. В 1943 году Курт Левин, знаменитый немецкий психолог, уехавший с приходом Гитлера к власти из Германии в США, написал статью о необходимости системных усилий по преобразованию культуры, сформированной нацистами. Первоочередной мерой в системе усилий по переходу от тоталитарной к демократической культуре К.Левин считал массовое обучение демократическому управлению представителей всех уровней власти, учителей и молодежи, воспитанных гитлеровским режимом.

В нашей, куда более тяжелой ситуации к этому следовало бы добавить:

– направленное разрушение мифов, ценностей, представлений и стереотипов авторитарной культуры и содействие распространению либеральной культуры с помощью электронных СМИ, Интернета, структур среднего и высшего образования;

– государственную поддержку развития структур гражданского общества и любых других демократических практик общественной жизни;

– государственную политику, направленную на повышение (или как минимум недопущение снижения) социального статуса общественных групп, оказывающих наибольшее влияние на культурную трансформацию (учителя, преподаватели вузов, художественная и научная интеллигенция, журналисты), и максимально широкое привлечение представителей этих групп к сотрудничеству с властью.

Недооценка важности, а то и отрицание самой идеи перепрограммирования культуры характерна для наших реформаторов-либералов. Этим они отличаются от реформаторов тоталитарных. Последние очень высоко ценят роль культуры в обеспечении устойчивости политического режима и сразу же после получения или захвата власти начинают проводить в жизнь тот или иной вариант культурной революции.

Идеологически такая позиция либералов связана с характерным для либерального мировоззрения негативизмом по отношению к любым формам государственного вторжения в сферу индивидуального выбора. Прагматическим основанием этой позиции служит взгляд на культуру как на функцию экономических и социально-структурных переменных.

Но чем бы ни объяснялась недооценка культурного фактора либерализации, она, как правило, не остается безнаказанной. А потому не могу не согласиться с К.Левиным, утверждавшим, что «демократический лидер, который хочет изменить групповую атмосферу на демократическую, должен обладать властью и должен использовать ее для активного переобучения» и что «демократический принцип толерантности к окружающим имеет одно существенное ограничение: не менее необходимой является «демократическая нетерпимость к нетерпимым».

Кто этим будет заниматься?

Вольнодумцев, готовых стать разносчиками либерализма, относительно немного, но они есть. В первую очередь среди научной и художественной интеллигенции. Эти люди хоть и немногочисленны, но интеллектуально сильны. В настоящее время их гражданская активность резко усилилась и, насколько можно судить по набирающему силы протестному движению, находит растущую поддержку среди молодежи, профессионалов, государственных служащих, предпринимателей, представителей региональных элит.

Впрочем, впадать в эйфорию я бы не стал. Слишком хорошо помню предыдущий отказ от идеи свободы, переименованной в хаос, в пользу порядка и социальных гарантий.

Взращивание либеральных ценностей – дело деликатное. «Ходить, бывает, склизко по камушкам иным», особенно для современного россиянина, составным элементом авторитарного синдрома которого является сочетание крайних форм индивидуализма с не менее крайними патерналистскими ожиданиями от государства. На обыденном языке этот гибрид индивидуалистических и коллективистских начал можно было бы выразить так: я имею право делать то, что мне хочется, у меня нет обязательств ни перед обществом, ни перед государством – зато общество и государство обязаны обеспечить мое благополучие. Один пример. Социологические исследования показывают, что сегодня идею социального неравенства полностью поддерживают примерно 50% россиян против 25% граждан США, при этом 60% наших соотечественников твердо убеждены, что государство должно нести полную ответственность за их благосостояние, тогда как в США доля сторонников этой позиции составляет 20%.

Понятно, что при таких скособоченных установках освоение либеральных ценностей даже в гомеопатических масштабах «либеральной прививки» вряд ли будет делом легким.