Здрасьте, я ангел смерти

Арсен Савадов. Книга мертвых. 2000–2001.
Фото предоставлено Московским домом фотографии

Арль и Авиньон расположены неподалеку друг от друга. Эти два веселых и гостеприимных города французского юга дали жизнь двум знаменитым европейским фестивалям – театральному и фотографическому. В Авиньоне, в бывшей капелле лицея Сен-Жозеф, показали «Ангела смерти» (режиссер – Ян Фабр). В Арле, в бывшем железнодорожном ангаре, Московский дом фотографии выставил «Книгу мертвых» Арсена Савадова. Два самых радикальных проекта двух фестивалей удивительно схожи в своем отношении к предмету.

Страшилка хореографа

В черной комнате были черные-черные стены... А посредине комнаты стоял черный-черный квадрат... Начинать рассказ об этом спектакле нужно как детский жутик.

Небольшой подиум расположен в центре зала. Ровно 100 зрителей рассажены вокруг этой сцены на маленьких черных подушечках. По стенам – 4 огромных экрана. Поначалу на каждом экране спроецирован один и тот же музейный коридор. К середине спектакля вокруг зрителей крутятся (в духе круговой кинопанорамы на ВДНХ) баночки с заспиртованными младенцами, черепа, скелеты и прочая жуть. А в центре зала кружится в танце таракана Ивана Йозич.

«Ангел смерти» – это сочетание пластического действа и видеоинсталляции, драматического спектакля и джазового концерта. Все представление держится на постоянном «разговоре».

Ангел – это насекомое. В самом начале Ивана Йозич лежит на сцене мускулистой попой кверху, потом раздаются какие-то невнятные неприятные скрипы, похожие на поскребывание пенопластом по стеклу – это старается саксофонист: он всяко-разно трет и терзает мундштук, постепенно переходя к более музыкальным завываниям. В такт им начинает слегка подергиваться сначала рука танцовщицы, а потом уже и другие части ее тела. Только-только зритель привыкает к тараканьим позам Йозич и взвизгам саксофона, как у танцовщицы прорезается голос – совершенно неожиданно она шипит: «Бонн жжурр. Же сви анжжж деляморт», то есть «Здрасьте. Я ангел смерти».

Труп в быту

«Книга мертвых» – самый знаменитый древнеегипетский текст. Несмотря на то, что в оригинале у этой книги совсем другое название и смысл. Потому что это книга не о смерти, но о победе над ней. Изображения покойников, которыми переполнены древнеегипетские росписи, служат той же цели. Это изображения, помогающие при переходе в иной мир.

«Книга мертвых» – это не только знаменитый древнеегипетский текст. Англичане в XIX веке называли так альбом со снимками мертвецов. В американском фильме «Другие» главная героиня находит такой альбом постановочных фотографий. Покойники в их лучших одеждах сидят в своих привычных позах – на диване или за столиком. Если бы не их закрытые глаза, то эти снимки казались бы обычными портретами из семейного альбома. Другой пример – украинские групповые фотографии с покойником в центре – особый жанр, потому что предметом съемки выступают не только ушедшие, но и живые.

Но «Книга мертвых» Арсена Савадова посвящена мертвецам, которые не могут уйти. Трупы из анатомички расставлены «как живые» и помещены художником в интерьер, абсурдно забитый повседневными предметами. Что делает у стремянки мертвый мужик с подвязанной челюстью? А почему кресло стоит на столе? Перегруженный интерьер усиливает общую ситуацию кошмара. Швы после вскрытия, трупные пятна, следы застывшей крови не могут не вызывать омерзения.

Шок и катарсис

Ангел смерти должен сулить освобождение. Он прилетает, чтобы забрать с собой душу умирающего, то есть облегчить наконец его земные страдания. Но спектакль Яна Фабра посвящен ангелу, любующемуся собой. Омерзительному ровно настолько, чтобы привлекать зрителей.

В мертвецах нет ничего нового. Но все равно столкновение с ними и пугает, и завораживает. В этом испуге-завороженности секрет притягательности покойника для зрителя. Его образ неоднозначен. Он способен вызвать только испуг-напряжение-неудовольствие и способен привести к очищению через переживание. То есть к катарсису. Который и есть цель греческой трагедии.

Шок лежит в основе современного искусства. Здесь нет тем, которые были бы запретны. Но нет и такой цели, какую ставили себе древние греки, изображая страдания и боль. Поэтому, доходя до «предельных тем», ни Фабр, ни Савадов не думают об освобождении от кошмара. Они нагнетают напряжение. Их интересует шок, который не дает катарсиса. Шок ради самого шока.

Арль–Авиньон–Москва