Россия на панелях

На стыке июля и августа население двухсоттысячного финского Тампере увеличилось ровно на одну десятую часть. Это был все сплошь высокоинтеллектуальный приплод: политики, экономисты, историки, архивисты, филологи и прочие "работники умственного труда" из почти пятидесяти стран мира. Разумеется, львиная доля докладов и выступлений была посвящена России. Отечество наше рассматривали и с боков и сзади, сверху и спереди. И даже снизу. Тон был задан уже в речах на церемонии открытия. Руководитель Восточного департамента МИД Финляндии Рене Нюберг отметил, что "эволюцию постсоветского пространства в целом нельзя признать успешной" и что "Россия рискует быть отрезанной от динамично развивающегося Европейского союза и оказаться в самоизоляции в связи с несоответствием в нормативно-правовой сфере". Он же заявил, что основная причина расхождений между Россией и странами Балтии, например, вовсе не в судьбе русскоязычных Латвии и Эстонии, которые живут экономически лучше большинства российских граждан, а "в нежелании России признать еще одну Зимнюю войну (имеется в виду советско-финская война 1939-1940 годов. - И.З.) или Катынь..." Можно много цитировать и этого, и многих других уважаемых докладчиков. Например, правозащитника Сергея Ковалева, который в который раз напомнил миру об ужасах чеченской войны. Или белорусского классика Василя Быкова, который сетовал на небрежение Россией проблемой бытования белорусского языка в самой Белоруссии... Или Ивана Засурского, легко разделившего российские масс-медиа на олигархические составляющие. С первого дня конгресса стало ясно: Россию рассмотрят тем более внимательно и пристрастно, что она по-прежнему "внушает миру тревогу" (из выступления на последнем пленарном заседании Конгресса известного российского экономиста Олега Богомолова).

Любопытен в этой связи сам факт бытования Института мировой славистики в наши дни. Россия, как во времена оно и Советский Союз, выделена как бы в отдельную сферу для мировых интеллектуальных бдений. Что-то я не слышал, чтобы какой-нибудь всемирный конгресс изучал бы столь же пристально и всесторонне, скажем, США. Или Японию. И чтобы при этом тон дискуссиям задавали не сами американцы или японцы, а аргентинцы или албанцы. Хотя вряд ли кто-то станет опровергать факт наличия глобальных политических и, разумеется, эстетических проблем, связанных с США. Или с Японией. Россию же рассматривают как некую, с позволения, зверушку. И преопасную.

В этот конгресс-контекст удобно ложились и два фильма, которые показали участникам. Первый - финский взгляд на Зимнюю войну, и, если так можно выразиться, лирико-публицистический взгляд. Слов "Советский Союз" или "Россия" там не было употреблено ни разу, а только "враг". О причинах этой короткой, но предельно жестокой войны, развязанной Сталиным, тоже не говорилось, зато демонстрировались кадры с горящими и разбомбленными финскими домами и городами. И с трупами советских солдат. И все это сопровождал закадровый голос, читающий строфы, воспевающие подвиг защитников Финляндии. Второй, тоже документальный, фильм "Частные хроники" Виталия Манского. Его не так давно могли видеть российские телезрители. Это монтаж фрагментов любительских киносъемок 60-80-х годов с закадровым текстом, написанным в жанре автобиографии "простого советского человека". Процентов 90, не менее, съемок посвящены русским застольям да пьянкам. (То есть тому, что, как правило, и снимается кинолюбителями "на память".) А сам текст - отличный предмет для урока психоанализа в средней школе. Сопоставим два фильма и получим совершенно непреднамеренный, надо полагать, образ "вечно пьяного врага".

И еще один штришок: подавляющее большинство российских славистов приехали на Конгресс не за счет нищих российских университетов, институтов или академий, а за счет западных спонсоров. О чем красноречиво свидетельствовала очередь интеллектуалов к окошкам с надписью "Гранты" в фойе роскошного Тампере-холла. Даже обедали слависты по талонам в студенческих столовых. Славистическую музыку заказывали на Западе.

Поскольку прослушать более двух тысяч докладов и выступлений на так называемых "panels" (панелях, а по-русски - заседаниях) не было никакой физической возможности, коротенько остановлюсь лишь на культурологической составляющей Конгресса. Скажу сразу: публикация материала "ЧебуRussia", посвященного западной славистике ("EL-НГ" # 28 от 27 июля 2000 г.) вызвала в конгресс-кулуарах волну критических откликов. Часто доказательных и справедливых. Например, Александр Иванов и Драган Куюнджич заявили, что трудно представить себе американского слависта, пишущего о Пелевине и Сорокине. Это совсем не так, показали "панели" Конгресса. Как раз-то имена Пелевина и Сорокина упоминались там чаще других. Хотя, конечно, были и Фет, и Чехов, и Цветаева, и Бродский, и неизменные Достоевский с Толстым... И даже Пушкин, о "постмодернизме" которого с милой "наивностью" перед парой сотен слушателей говорил Андрей Битов.

Два блестящих доклада, например, сделал Томас Венцлова, один о стихотворении Цветаевой "Моим стихам, написанным так рано...", название другого - "Кенигсбергский текст Бродского". (О прошлом, настоящем и будущем российского анклава в "просвещенной Европе" - Калининграда-Кенигсберга вообще очень много говорилось на Конгрессе. И в политическом и культурном смыслах.) Бродскому "повезло", о трудной судьбе его творчества в мире с равной степенью убедительности доложили: Валентина Полухина (Англия), Кэрол Йеланд (США) и Наталия Иванова (Россия). А Петр Вайль сделал маленький сюрприз, включив магнитофонную запись, где Бродский а капелла поет знаменитую "Лили Марлен" собственного перевода. 1963 год, однако.

Но главными литературными "панелями" были все же посвященные жгучей современности. Тон задали декан РГГУ Галина Белая с докладом "Капитуляция или паритет: об отношениях между высокой и массовой культурой в современной России" и токийский профессор Митсуоши Нумано ("Пелевин и его позиция в современной художественной литературе"). Поток российского постмодернизма раздвоил на концептуализм и необарокко Марк Липовецкий (США). Француженка Элен Мела нашла параллели между литературным началом нашего века и его концом. О преодолении постмодернизма говорил москвич Вячеслав Курицын, чая, что из обломков деконструированного здания отечественной литературы начинается сборка нового, выстраивание новой культурной иерархии. В этом тезисе москвич же Андрей Зорин усмотрел элементы нового тоталитаризма. Весьма своевременный и познавательный доклад, основанный на переработке идей современной французской социологии (но излишне терминологически утяжеленный) представил петербуржец Михаил Берг: "Противоборство различных художественных школ и поэтических направлений - "это не просто "борьба по поводу слов" (П.Бурдье), а универсум символической борьбы, где сталкиваются различные интересы, где действуют эффекты доминирования и где результатом смены одной системы легитимизации другой является потеря одними и приобретение другими престижных социальных позиций, смена элит и перераспределение власти". То есть ровным счетом то, что и происходит сейчас на российском культурном поле.

Все это в высшей степени справедливо и занимательно. Кроме, может быть, одного: на Конгрессе в Тампере практически не было представлено докладов, вводящих в современную российскую словесность в контексте мировой. Эстетическая вторичность и даже частичная несостоятельность современных русских писателей (я не имею в виду "массовиков") не признавалась никем, словно бы не замечалась. Произведения Маканина, Евгения Попова, Пелевина, Сорокина разбирались "на полном серьезе" как социальные или даже политические явления, но никто толком не говорил об их языковых и композиционных слабостях. И никто - об их несомненной вторичности в сравнении с западными образцами. Эту мысль подтвердила мне в кулуарах и Галина Белая.

Докладчики словно опасались исчезновения самого предмета разговора. А славистика опять же не открылась (как и утверждали Иванов с Куюнджичем) другим национальным культурам, чтобы стать доступной для всесторонней, а не лишь замкнутой и социально обостренной дискуссией. Россия вновь оказалась в культурной изоляции. Как бы и поделом "вечно пьяному врагу".

Безусловно, одной из самых интересных "панелей" могла бы стать "панель" "Литература и Интернет". Но организаторы оставили ее на последний день Конгресса, когда большинство участников уже разъезжалось по своим университетам. Тем не менее в докладе жительницы Амстердама Марины Константиновой доказательно прозвучала вполне отрадная мысль, что с приходом Интернета на поле русской словесности вовсе не угрожает последней апокалиптическими последствиями, которых опасаются (а подсознательно наверняка чают) русские литераторы.

Вообще же само место, в котором проходил шестой Конгресс (а по заведенному порядку такие события падают раз на пятилетку), весьма символично для России. На одной улице Тампере почти соседствуют два самых популярных здесь музея: музей Ленина (кажется, единственный сегодня в мире) и музей "Долина Муми-троллей". Силовое поле между двумя мифологиями (одной крайне опасной, а другой - совершенно безопасной) оказалось настолько сильным, что и на сей раз не позволило России вырваться за свои пределы. Российские политики, экономисты, литераторы, культурологи и иже с ними играют в свои игры на своих полях. Мировые слависты с интересом следят за этими играми, но играют в свои.

Когда поезд пересек границу и из экологически чистой Финляндии въехал на просторы шестой части света, первой живой картинкой предстала моему взору пьяная баба, мочащаяся в придорожной канаве среди безрадостных куч мусора. Я лихо вспомнил доклад Томаса Венцловы и его цитацию из Некрасова: