Ольга Галахова
Не только герои, но и исполнители «Дяди Вани» многое делают невпопад. Сцена из спектакля.
Фото Олега Кутейникова
Спектаклем «Дядя Ваня», поставленным знаменитым режиссером румыном Андреем Щербаном, работающим в США уже более 30 лет, открыли и новый сезон, и фестиваль, ставший традиционным, в Александринском театре Санкт-Петербурга.
После премьеры на банкете режиссер признался, что, репетируя в стенах Александринского театра, он чувствовал, как его преследовали тени великих: здесь сидел Гоголь, а здесь – Чехов, а тут Мейерхольд. Высказанная Щербаном благодарность Валерию Фокину за приглашение на постановку в Александринском театре также не была формальной любезностью... Часто режиссеры, приглашая, начинают ревновать, признался Щербан. В данном случае этого не случилось. В ходе работы сложились подлинно коллегиальные отношения.
Спектакль начинается с того, что герои появляются в зале, кто-то является в ложах, а ближе к финалу задействован для персонажа и балкон. Сцена, как в «Маскараде» Мейерхольда, отражает зеркально зал: на подмостках такие же театральные кресла, а в финале на задник дается проекция зрительного зала во всем его великолепии. Другое дело, что такой эффектный прием все-таки порой кажется заимствованным «из другой оперы». Например, означает ли акцент отражений, что публика уподоблена персонажам чеховской пьесы и между сценой и залом нет пограничной театральной черты? Если это так, то природа актерской игры, сама подача событий могли быть принципиально другими: тогда чеховские типажи должны безупречно накладываться, совпадать с типажами нашей реальности. И тут мало Елене выходить в темных очках, в атласном платье, обнажающем спину. Тут в чеховских героях зал должен аукаться, буквально узнавать самих себя. Тогда необходима известная доля гиперреализма. Однако способ актерского существования у Щербана, трактовка взаимоотношений опираются на принципы традиционного повествовательного театра. Все равно персонажи удалены в чеховское прошлое. Они вошли в зал, но не с улицы, а из гримерной.
Если же этот прием, стирающий границу между сценой и публикой, призван расширить чеховский мир до шекспировского: «Весь мир театр, а люди в нем актеры», – то для доказательства этого посыла необходимо выявить в чеховских героях шекспировскую страсть вечных истин. Предъявить беспомощность человека, его неумолимую зависимость от судьбы.
Однако можно тут себе и возразить. Да, мир – театр, все мы – актеры, но не обязательно в трагедии, а если в водевиле? Щербан ставит комедию с привкусом легкого водевиля. Событий по большому счету в пьесе нет. Приехал старый профессор с молодой женой, мелькнула череда семейных ссор да не случившихся интрижек, и вот уехали. Ничего не изменилось. Ваня и Соня будут вести хозяйство, доктор Астров попивать и лечить. Серебряковы жить, как жили. Не сам ли Чехов подчеркивал эту несобытийность жизни?
И вправду, в спектакле немало сцен режиссерски изящных, с оттенками и переливами чеховского юмора, его иронии. Вот Серебряков (Семен Сытник), похожий на опереточного фата, входит в танцевальный раж и уже не пропускает ни одной особы женского пола. В танце он ведет даже няню Марину (Мария Кузнецова). Соня (Янина Лакоба) не поспевает за движениями отца, оступаясь и сбиваясь, она и вовсе упадет. Не беда. Ловелас-профессор падения не заметит и тут же сменит партнершу. Или в ночной сцене, когда разыгралась подагра, тоже немало смешного. Серебряков комично утрирует свою боль. Он не столько старик, сколько прикидывается стариком. Любит разыграть, к примеру, свою безвременную кончину. В итоге в комнату профессора набиваются все обитатели дома. Казусы множатся. Дядя Ваня (Сергей Паршин), несмотря на свою фактуру русского мужика, – смешной инфантильный ребенок. Может посреди разговора уснуть и рухнуть наземь. Доктор Астров (Игорь Попов) любит пропустить рюмочку-другую. Напиваясь с дядей Ваней, они дружно валяются в настоящей грязи. Астров бегает под дождем в трусах, а дядя Ваня натягивает на свою густую шевелюру случайно обнаруженные красные трусики Елены. Соня не просто не красива, даже не скажешь и про красивые глаза. Она в огромных очках-велосипедах, напрочь лишена обаяния. Напившийся Астров снимает с нее очки в надежде обнаружить малейшие следы женской привлекательности, но не находит и безнадежно отворачивается. Герои все время спотыкаются о нелепости, что особенно видно в любовных сценах, к примеру, когда Астров запрокидывает Елену (Юлия Марченко), то ее болтающаяся на весу голова смотрит на дядю Ваню, невпопад вошедшего с осенними розами.
Жизнь здесь все время невпопад, словно герои то и дело подвертывают ноги, наступают на кочки, проваливаются в ямки. Запинаются. И так они будут похрамывать до самого конца, потому что все потеряли цель. Герои не знают, что делать со своей жизнью, – лечить и учить разучились, поэтому остается одно: считать проданное подсолнечное масло.
