Максим Исаев: «В экстремальных случаях, когда возникает провокация, зритель очень сильно пугается».
Фото ╘ Русский инженерный театр АХЕ
В парке искусств «Музеон» в рамках 9-го фестиваля «Театральный Seasons» Инженерный театр АХЕ выступил со спектаклем «Заполнение пробелов». Действие разворачивается на улице, вместо сцены – шесть морских контейнеров. На небольшой трибуне – аншлаг. Те, кому не хватило места, стоят или садятся на асфальт. За следующие полтора часа многие уйдут, но пробелы заполнят новые зрители. Перед контейнерами появляется человек в подтяжках, в желтой рубашке и в странной шляпе. Он толкает перед собой тележку из супермаркета. В ней – всякий хлам. Таинственному бродяге предстоит сбрасывать с контейнеров стулья, бить банки, ходить с привязанными к ногам подковами и устроить небольшой пожар. Из глубин контейнеров появляются другие персонажи – мужчины и женщины, парами и поодиночке, произносят что-то на разных языках. Потом будут пить, танцевать, бить руками в равнодушные железные стены, показывать фокусы и даже умирать. Зритель недоумевает, смеется и строит догадки – тут важна личная интерпретация, основанная на ощущениях. «Заполнение пробелов» напоминает ритуал, который завершается долгим монологом из репродуктора. В нем объясняется, кто все эти люди и что они делали полтора часа. После спектакля художественный руководитель театра АХЕ Максим ИСАЕВ поговорил с корреспондентом «НГ» Алексеем ФИЛИППОВЫМ.
– Многие зрители не поняли или не захотели задуматься над тем, что происходило на «сцене». И даже после того как в конце рассказали «сюжет», у многих остался вопрос: «Что это было?» За время существования Инженерного театра АХЕ вы часто сталкиваетесь с такой проблемой? Изменилось что-то за 20 лет?
– Очень многое изменилось, на мой взгляд. Нельзя говорить обо всем, но можно – о движении в сторону того, что зритель не хочет затрачиваться. Даже минимально. Искусство как развлечение, как энтертеймент – то, что нужно. То, во что нужно вложиться, немножко затратиться, подумать… В экстремальных случаях, когда возникает такая провокация (испытать подлинность чувств), зритель очень сильно пугается, закрывается и пытается всячески избегать подобных зрелищ впредь. К сожалению, это та реальность, в которой мы существуем. И наша задача как производителей, скажем так, визуальных действий – противопоставить этому настроению более изощренную, более сложную, заставляющую включаться постановку.
– За границей про вас пишут больше и чаще, чем в России…
– Это правда.
– Как вы думаете, почему?
– Потому что мы там чаще выступаем, на нас ходит больше народу, а журналисты занимаются не только описательной журналистикой. Направо-налево прошел мужчина, он сделал то-то… Там журналисты занимаются аналитикой, им интересно сопоставлять, противопоставлять или конструктивно критиковать. Поэтому и больше пишут. Это качество журналистики.
– Четыре года назад у вас была своя площадка, а потом вы ее лишились. «Квартирный вопрос» никак не удается решить?
– На самом деле это была не наша площадка. Нам дали ею попользоваться, а потом отобрали каким-то вандальным способом. С тех пор ничего не изменилось.
– После «Заполнения пробелов» кажется, что «дом» вам и не нужен. Такие вещи в театр не привезешь.
– Да, но в театре можно поставить другие вещи, заниматься другим поиском, другими репетициями. Понятное дело, что голь на выдумки хитра. Нет «дома» – мы закажем морские контейнеры и сделаем наш «дом». Не могу сказать, что отсутствие своего помещения сильно влияет на повышение репертуара и его качество. Это заблуждение.
– Каждое ваше выступление – «штучный» материал. Вы сейчас его отыграете, а потом – все?
– Потом часть контейнеров уедет во Владивосток, часть – в Санкт-Петербург, где их заказали. Доски отвезут на свалку. Артисты разъедутся. Вот и все.
– Повторять вы это больше не будете?
– Ну почему? У нас есть структура, у нас есть музыка, мы знаем то, что мы делаем и про что мы делаем. Поскольку мы не репертуарный театр и у нас нет помещения или площади, то позовет нас какой-нибудь фестиваль, захочет он связываться с такой организацией – будет спектакль. Не позовет, не захочет – ну, значит, такая судьба у этого спектакля.
– Может быть, заснять его – и перейти в плоскость видео, кино?
– Нам все-таки интересно продолжать заниматься театром, потому что это живое искусство. Без зрителя театра нет. Невозможно сделать театр в пустоту, ни для кого. Даже если это один зритель, значит, это специальный театр, специальный спектакль. И нам именно это интересно: высекать из себя, из зрителя, делать вещь сиюминутную. Конечно, можно записать, но это уже только запись спектакля.
– Главное – это контакт?
– Ну конечно!
– Вы пытаетесь стереть грань между сценой и зрителем?
– Нет-нет-нет! Есть работы, в которых мы провоцируем зрителей, вовлекаем их, и от того, как они реагируют, меняется течение спектакля. Этот спектакль достаточно герметичный, в том плане, что зрители сидят и смотрят. Но нас интересует зона внимания, зона напряжения. В этом интересно работать, находиться. А не просто что-то такое сделать, снять на видео, а потом загрузить на YouTube сто километров себя гениального.
– Какие деятели на вас повлияли? Чьи идеи и образ мысли подтолкнули к определенным решениям?
– К определенным решениям в этой работе нас очень сильно подтолкнула западноевропейская живопись XVI–XVII веков. В 80-е годы, когда мы начинали, на нас сильно повлияли какие-то фильмы Параджанова. На нас сильно повлиял такой человек – Борис Юрьевич Понизовский, которого мы считаем своим учителем. В театре кто на нас влияет? Боб Уилсон одно время на нас влиял, а потом оказалось, что вовсе и нет. Раннее буто (направление современного японского танца. – «НГ») на нас влияло, а потом как-то перестало. Визуально – театр влияет, конечно. Хотя некоторым и разговорный театр кажется удивительным, интересным. «Парсифаль», например. Или Кристиан Люпа. Масса режиссеров.
– У вас были совместные работы с Полуниным, разными коллективами. Как удается свое видение, свою эстетику предложить другим людям?
– Так и удается. Мы говорим: «Слава, а давай так сделаем». А он говорит: «Ну нет, так мне неудобно». Ну хорошо, а через какое-то время: «А давай так сделаем». Чем больше предлагаешь, тем лучше потом начинаешь понимать, что Славе или какому-то другому человеку нравится или не нравится. Что ему подходит. Ведь он под себя делает спектакль, это же понятно. Что естественно для нас, то противоестественно для него. Диалог – это замечательная вещь, когда есть возможность предложить, выслушать ответ, понять, проанализировать, почему нет, а что может быть – и куда двигаться дальше.
Когда приглашают нас, подразумевают, что хотят то, что мы можем предложить. Когда приглашают нас, мы не предлагаем поступить как Йозеф Бойс: все обить войлоком и салом обложить. Мы другие вещи предлагаем, более характерные для нас.
– Какова роль артиста во всем происходящем?
– Без артиста нет спектакля.
Конкретный человек, артист… У нас же авторская постановка. Мы придумываем вместе, идем от артиста. Что-то логично и органично для одного артиста. Невозможно сделать человека с другой психикой и физикой.
– Нет заменимых?
– Возможен ввод. Не просто как замена: мы взяли другого человека, научили его делать похожие вещи – и вставили. Конечно, в любой работе возможна замена, но она требует репетиций, изменений. Когда человеку ставят протез, он может им хватать ручку двери? Может. Может он вышивать? Не может. Тут поиск какой-то. Совместное дело.
– Вы могли бы в «Заполняя пробелы» сыграть какую-нибудь роль?
– Мог бы, конечно. Периодически так и происходит. Но когда мы делали этот спектакль, у меня была сломана нога. Я сидел на стуле и говорил, куда ходить, что делать. На моем месте мог быть кто-то другой.
– Вы в театре главный или у вас нет такого понятия?
– Мы какое-то количество лет назад договорились, что я – художественный руководитель. Я предлагаю коллегам концепцию, кто куда движется, тему, какие-то вещи, о которых мы размышляем, какие-то варианты направления, а потом уже вместе работаем. В данной работе можно меня назвать режиссером, поскольку я смотрел со стороны и говорил, как делать. Ведь работа режиссера – это же немного больше, чем расставить актеров по мизансценам и сказать: «Ты выходишь отсюда, а ты выходишь отсюда». Все-таки это что-то другое. У нас коллективный какой-то режиссер, мы друг на друга влияем, выслушиваем, пытаемся прислушиваться и куда-то двигаться.
– Вы уже знаете, куда будете двигаться дальше? Есть мысли для следующей постановки?
– Мы сейчас работаем над новым спектаклем «Слепая сова». Через месяц будет премьера. Не думаю, что она будет полноценной. Work-in-progress. Предпремьера. Но нам важно показывать даже какие-то этапы того, как мы размышляем. Жанр сложно определить: что-то в сторону dark cabaret. На сцене будут живые музыканты. Ну и я тоже там буду.
Юрий Паниев 
