Беседовала Юлия На днях у Андрея Родионова выходит новая книжка стихов. Этот поэт появился на горизонте российской поэзии сравнительно недавно – в начале века. На мой взгляд, он – один из самых интересных современных авторов, умеющий превратить мутный, хаотичный поток жизни в стихи, поражающие не только смыслом, но и ритмом.
Многие из слушателей потом становятся его верными читателями – Андрей Родионов ведет свой ЖЖ.
Иногда он может показаться современным двойником раннего Маяковского, эпатировавшего столичную публику около ста лет назад необычными темами и желтой кофтой футуриста. В Родионове чувствуются та же сила поэзии и слабость обнаженной души.
Накануне выхода книги мы разговариваем с ним в кафе «ОГИ».
– Андрей, что изменилось с момента выхода предыдущего сборника?
– Количество френдов в «Живом журнале» возросло. Шутка. Да ничего, наверное, особо не изменилось. Работаю, как и раньше, в красильном цехе в театре Станиславского, пишу, выступаю. Словом – колыбель качается, стихи орут, на волю просятся┘
– А как по-вашему, где сейчас находится колыбель русской поэзии?
– Не знаю, смотря какой поэзии┘ Она сейчас очень разнообразная, довольно мелкая, не только в смысле направлений, но и по качеству фигур.
– Думаете, что сейчас нет больших поэтов?..
– Нет. Но, я думаю, что они скоро появятся. Все как-то развивается потихоньку. Буквально неделю назад я разбирал на работе бумажки какие-то старые, десятилетней давности. Такие милые, трогательные тогда были листки, какие-то совсем маленькие, но очень благородные общества, не в пример современным, компьютерным компаниям┘
– Поэтам нужна компания?
– Конечно, нужна. Кому-то человеческая, кому-то творческая. Александр Сергеевич Пушкин тоже к гусарам бегал, шампанское с ними пил, ну и писал для них. А теперь мы все читаем и думаем, что это для нас. А он ведь для друзей писал, чтобы компанию поддержать.
– Но ведь литературная среда может и погубить поэта. Взять хотя бы Есенина┘
– С Есениным все гораздо сложнее, мне кажется. Этот человек себя убивал сам и в конце концов убил. Он выбирал себе соответствующих людей, которые не очень-то его и жалели. И в последний день жизни – он в двери стучал, ему не открыли.
Все поэты взывают о помощи, и никто никому не помогает. С этого, наверное, поэзия и начинается┘
– У вас именно с этого все и началось?
– Нет, у меня в самом начале были чужие стихи, я их читал запоем. Все подряд. В конце 80-х можно было только в букинистических магазинах что-нибудь интересное купить. Гумилева или Мандельштама. А потом, в начале 90-х, все это начали издавать.
– И что больше всего нравилось?
– Ох┘ Меня всегда пугает этот вопрос ужасный. Он практически постоянно возникает – и когда интервью даю, и просто так. «Кто твои любимые авторы?» У меня на этот вопрос нет определенного ответа. Наверное, люди, которые наиболее тонко чувствуют действительность, бывали во все времена, и сейчас они есть. Если о сегодняшнем времени говорить, это и те, кто стихи пишет, и просто знакомые, которые добры ко мне и прекрасно образованны.
– Маяковский сказал в свое время: «Я поэт и этим интересен», сразу заткнув рот тем людям, которые интересовались его личной жизнью. Представьте себе, что через 20–30 лет снимут фильм о московских поэтах начала века. Вы хотели бы оказаться одним из его персонажей?
– Представить такое, может быть, я и смог бы, но увидеть бы точно не захотел.
– Почему?
– Сам не знаю. Наверное, наше время – оно не для кино. Оно, конечно, интересное, но не настолько┘ Какое-то странное сейчас время. Нет, я себя персонажем такого фильма не чувствую. Поэзия сейчас – скорее декоративный элемент здания, а не несущая балка, как это было, например, в 60-х годах.
– Андрей, а вот как по-вашему, какое поколение родит нового гения в поэзии? Наши дети или наши внуки?
– Может быть, не дети, а племянники какие-нибудь. Что-то происходит, я это замечаю. В глазах людей, когда в метро еду, – такие огоньки сверкают. В 90-х годах такого народу было меньше. Может быть, это какие-то новые люди. Детьми нашими их не назовешь. Просто это новое племя, молодое, незнакомое. Надеюсь, что и я к нему тоже принадлежу.
– В одном из ваших интервью есть такая интересная фраза: вы сказали, что Россия не изменилась со времен Ивана Грозного. Но ведь это страшное, мрачное время, опричнина, массовые казни, кошмары всякие.
– У нас в 90-х годах тоже были массовые казни. Я родился и вырос в Мытищах. Так вот, класс, который на два года старше меня, весь на кладбище лежит. Кто в перестрелках погиб, кто от дешевой водки умер┘ От нищеты, от нереализованности. Ничего в России не меняется, жизнь человеческая по-прежнему ни копейки не стоит┘ А таких людей, которые могут этому всему противостоять, да еще и говорить красиво и авторитетно, сейчас таких совсем мало. И вообще, по-моему, количество людей, внутренне свободных во все времена, было примерно одинаково. Один из моих любимейших писателей, Юрий Тынянов, хоть и творил при советской власти, но привязать его к определенному времени просто невозможно. Он мог бы жить или родиться в любое время, как Пушкин. Настоящему писателю – ему все равно, в какое время и в каком месте родиться.
– Андрей, а не кажется ли вам, что, когда талантливый человек покидает то место, где он родился, его творчество заметно мельчает, нивелируется. Вот вы родились и выросли в Мытищах, совсем рядом с Москвой. А огромное количество современных поэтов перебрались в столицу из глубокой провинции┘
– Я думаю, тут чисто практические вещи имеют значение. Там, где важны деньги, там, безусловно, ни о какой самобытности речи быть не может. Но ведь это очень сложно – словами торговать. Особенно когда мужчина занимается литературой. Какая разница, где он живет, в Москве или в Нью-Йорке? В Нью-Йорке, наверное, еще тяжелее...
– А если, предположим, вам пришлось бы уехать из Москвы, где бы вы хотели жить, кроме этого города?
– На даче. Я бы жил на даче, не выезжал бы с нее никогда. Или в Питере – этот город мне всегда очень нравился. И еще маленькие такие провинциальные городки, где дома двухэтажные, снизу каменные, наверху – деревянные, кривые улочки, старые деревья┘ В доме – книжные полки по стенам, полы дощатые, печка – эдакая писательская идиллия. Я в таких городках раньше часто бывал, а теперь уже не езжу – некогда. Подозреваю, что сейчас, наверное, уже и там сложности начались. Мегаполис и туда щупальца распростер.
– Для поэта где лучше родиться – в маленьком городе или в мегаполисе?
– Для поэта, конечно, в мегаполисе. Тут все, что для поэта надо, – тусовка, читатели, журналы литературные, критики┘
– Понятно. Чтобы быстрее заметили. А вдруг новый поэтический гений родится в глуши – и никто его не откроет?
– Нет, нет. Так не бывает. Поэт – это человек, который сразу выходит, и ты понимаешь, что это – поэт. Дело в том, что есть не только сила тьмы, сила природы, сила больших городов, сила государства. Есть еще и сила поэзии. Невероятная сила, и тут стесняться нечего.
– Поэзия может изменить мир?
– Нет. Зачем менять мир? Мир внутри человека может изменить только сам человек.
– Андрей, когда вы видите, что коллега написал что-то истинно прекрасное, вам не бывает завидно?
– Ну так, немного┘ Но с другой стороны – очень приятно, что вот, твой знакомый, и так здорово пишет. Вот, например, поэт Вячеслав Емелин прекрасное стихотворение написал, про посады где:
...Чтили батьку усатого
И как камень ко дну
Уходили солдатами
На любую войну.
На Страстной яйца красили,
Чтоб держаться корней,
Отмечали все праздники,
Девять дней, сорок дней┘
Я когда это прочитал – просто обалдел, как это здорово сказано. И сразу начал это распространять среди всех своих знакомых. Даже среди тех, кто вообще никакого отношения к поэзии не имеет. Ведь настоящий поэт – он пишет для всех, только не все, к сожалению, его понимают.
Дарья Гармоненко 