Андрей Ваганов «Популяризация науки есть способ действовать на мышление целого современного общества». Слова эти принадлежат одному из основателей Политехнического музея, профессору Московского университета Григорию Щуровскому. Сказано еще в конце XIX века. Итак, «способ действовать на мышление┘». Через 135 лет после основания музея – Политехнический был учрежден по личному указу императора Александра II в 1872 году, 23 сентября, – слова эти приобрели вдруг неожиданный смысл. Не вполне круглую, но все-таки красивую дату Политех решил и отметить красиво, неожиданно. При поддержке фонда «Русский мир» и Федерального агентства по культуре и кинематографии музей провел круглый стол «Русский язык и духовный мир инженера». Меня пригласили выступить на этом заседании с сообщением на тему «Русский язык и инженерное творчество».
«Урна жанру»
В материалах, распространенных накануне заседания круглого стола, я обнаружил любопытную статью нынешнего директора Политехнического, доктора технических наук, профессора Гургена Григоряна «Национальный музей и национальная идея: из опыта технических музеев». Вот заключительный абзац из этой статьи.
«Мы также считаем своим профессиональным долгом помогать нашим посетителям понять, что техника в современном мире – это острие противоборства между рациональным развитием и нравственными началами, определяющими конечный смысл и результат поиска. На эти размышления должен настроить посетителя уже самый первый экспонат, выставленный в аванзале Политехнического музея, – полномасштабная копия первой советской атомной бомбы».
Для меня это была находка! Потому как я намеренно постараюсь не касаться темы моральной составляющей духовного мира русского (вернее, думающего по-русски) инженера. Мне кажется это неплодотворным, поскольку этика и мораль – вещи исторически конкретные, плохо поддающиеся кодификации и формализации. Мало того, сегодня, пожалуй, можно говорить, что этика сама вырастает из технологий, то есть является нам как следствие и последствие инженерной деятельности.
Давайте, попробуем слегка препарировать бинарную конструкцию, вынесенную как тема для обсуждения на заседание круглого стола в Политехническом.
Тут возможны две пары смыслов – родовой и видовой.
Родовой – «Язык и духовный мир»; определения «русский» и «инженер» придают всему высказыванию смысл видовой – «Русский язык и духовный мир инженера».
Я начну с понятия родового.
«Что такое «духовный мир» – это существенная неопределенность, – заметил, открывая обсуждение, Гурген Григорян. – Трудно найти определения в словарях и энциклопедиях». И он абсолютно прав┘
«Духовное познание непосредственно связано с понятием духа, которое генетически производно от понятия «душа», но сущностно отлично от него. Если душа признается имманентным началом человеческой субъективности, то дух – трансцендентным┘ Духовное возникает, когда человек начинает строить иной мир, мир умозрения, с присущими ему понятиями и символами. Человек как бы удваивает мир, строя свою духовную сферу как способ человеческого существования. Лишь в результате такого удвоения мира возможно возникновение смысла и ведение разумной сознательной и целеполагающей деятельности». (Культурология. ХХ век. Энциклопедия. Т.1. СПб.: Университетская книга; ООО «Алетейя», 1998, 447 с.).
Еще одна попытка выйти на определение.
«ДУХОВНОСТЬ – понятие, обобщенно отражающее ценности (смыслы) и соответствующий им опыт, противоположные эмпирическому («материальному», «природному») существованию человека или по меньшей мере отличные от него. Представление о Д. изначально указывало на соотнесенность с супранатуралистическим трансцендентным началом. Д. как понятие духа многозначно, неопределенно┘
В современной западной философии категория Д. как онтологическое свойство человека не рассматривается в своей конкретности, а скорее подразумевается при использовании понятий с прилагательным «духовный»: «духовные ценности», «духовный мир личности», «духовное начало» в человеке» (Этика. Энциклопедический словарь/ Под ред. Р.Г.Апресяна и А.А.Гусейнова. М.: Гардарики, 2001, 671 с.).
Ситуация сильно напоминает ту, в которую попал герой Станислава Лема Ийон Тихой – он ищет в некоей «Космической энциклопедии» сведения о «сепульках».
«Нашел следующие краткие сведения:
«Сепульки – важный элемент цивилизации ардридов (см.) с планеты Энтеропия (см.). См. Сепулькарии».
Я последовал этому совету и прочел: «Сепулькарии – устройства для сепуления (см.)».
Я поискал «Сепуление», там значилось:
«Сепуление – занятие ардридов (см.) с планеты Энтеропия (см.) См. Сепульки».
Круг замкнулся, больше искать было негде».
(С. Лем. «Звездные дневники Ийона Тихого. Путешествие четырнадцатое».)
Вот и в нашем случае понятие «духовный мир» превращается в такую «сепульку» – метафору порочного круга.
Но в отличие от Ийона Тихого мы можем по крайней мере после отмеченных выше путешествий по энциклопедиям отметить один неоспоримый факт: весь вопрос в том, какие смыслы порождает то или иное сознание. А сознание напрямую связано с тем, на каком языке происходит мышление. Как подчеркивал Велимир Хлебников, «слова управляют мозгом. Мозг – руками. Руки – царствами».
«Ах! Удача духа!»
Итак, «дух», «духовность», «духовный мир» – понятия, не определяемые «в лоб», в виде энциклопедической статьи, например. Фраза, которую когда-то произнес в разговоре со мной бывший министр науки и технической политики РФ Борис Салтыков, «в России ученый даже на камень смотрит теплыми глазами», всем понятна, но ничего не объясняет.
Попробуем зайти с другого конца. То есть буквально с другого конца – через язык. С языком, впрочем, тоже не все так просто.
«Итак, нас проговаривает язык, потому что в языке раскрывается Бытие┘ языку со всеми своими «именами» и комбинаторными нормами не удается полностью перекрыть означающими все то, что «и так» известно «до» языка. Но это язык всегда «до». Именно он обосновывает все остальное. И следовательно, он не подлежит никаким «позитивным» исследованиям, которые могли бы выявить его законы┘ Человек «обитает в языке». Всякое понимание бытия приходит через язык, и, стало быть, никакая наука не в состоянии объяснить, как функционирует язык, ибо только через язык мы можем постичь, как функционирует мир» (Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. ТОО ТК «Петрополис», 1998, 432 с.).
К России, пожалуй, это утверждение крупнейшего современного медиевиста, семиотика и специалиста по теории информации применимо на 200%. Вот и Иван Павлов, наш нобелевский лауреат в области физиологии и медицины, в 1932 году, за четыре года до смерти, вынужден был заметить: «Для него <русского человека> существуют только слова. Его условные рефлексы координированы не с действиями, а со словами».
Это высказывание выдающего ученого об особой роли слов, языка в жизни русского человека, конечно, не имеет статуса закона. Тем более – естественно-научного закона. Но, что несомненно, оно имеет под собой серьезную основу. Хотя бы и чисто статистическую.
«Мы – нация многословная и многосложная; мы – люди придаточного предложения, завихряющихся прилагательных. Говорящий кратко, тем более – кратко пишущий, обескураживает и как бы компрометирует словесную нашу избыточность», – отмечал, например, Иосиф Бродский (см. «НГ» от 24 сентября 1991 г.). Уж его-то трудно обвинить в нечувствительности – и онтологической, и фонетической – к родному языку. По Бродскому, поэт – орудие родного языка.
Влиятельный лингвист и культуролог 30–40-х годов прошлого века Эдмунд Сепир считал, что грамматические структуры языка в значительной степени предопределяют мировосприятие человека, на данном языке говорящего.
Так, в морфологии русского и других славянских языков огромную роль играют суффиксы. Еще больше разнятся синтаксисы русского и английского языков. Русский язык – флективный, слова согласуются в предложении путем изменения окончаний (флексий) по роду, числу, падежу. Поэтому порядок слов в русском предложении может быть почти любым. «Причем использование и понимание этих -ка и -онка <суффиксов> весьма субъективно и точному определению не поддается, – отмечает известный поэт и филолог Лев Лосев. – В английском морфология почти не участвует в организации смыслов. Для этого существуют самостоятельные лексемы, которые складываются в понятие: «старуха» – «old lady», «старушка» – «little old lady», а «старушонка» – «miserable woman» или просто другое слово – «crone» (Лосев Л.В. Иосиф Бродский: опыт литературной биографии. М.: Молодая гвардия, 2006, 447 с. – Жизнь замечат. людей: Сер. биогр. Вып. 1020).
«Лазер токамаку камак отрезал»
Эта суперфлективность (или сверхгибкость) русского языка определяет часто и весьма специфическое словообразование в инженерных специальностях; русские инженерные термины очень образны. И парадоксально, это, видимо, действительно одновременно и сильная и слабая сторона русской инженерной мысли. («Гипсовый сон пластилинового народа» – так называлась одна из последних совместных статей братьев Аркадия и Бориса Стругацких.)
Вот лишь несколько примеров из разных технических «наречий» (как называет данный феномен Умберто Эко):
– активное облопачивание, пассивное облопачивание (термины из турбостроения);
– ГПУ-решетка, ОГПУ-решетка (материаловедение, кристаллография);
– штроба убегом; зазор на шнурку; тычок, ложок (строительство, архитектура);
– разбойник (в больших доменных печах – устройство, представляющее собой огнеупорный острый мыс, разбивающий общий поток чугуна на два, чтобы заполнять сразу два чугуновозных ковша).
Бывают образы и «покруче».
«Ты что, маленький мальчик? Тебя учить надо? Срочно снимай штаны, спускай их, залазь на нее, быстро делай свое дело, поднимай назад штаны, и никто ничего не узнает!» Это совсем не то, что приходит в голову сразу после прочтения. Это отрывок из реального телефонного разговора главного инженера проекта (ГИПа) с начальником строительно-монтажного управления (СМУ). Сугубо производственная ситуация: речь идет об установке на бункер с сыпучими материалами устройства, разделяющего поток надвое – «штанов».
Игра слов порождает игру смыслов. Вспомним хотя бы слова, придуманные Велимиром Хлебниковым еще в начале ХХ века: вместо аэроплан – самолет; вместо авиатор (авиатриса) – летчик (летчица).
И этот процесс творения инженерного мира через язык продолжается очень активно.
Например, роман Владимира Сорокина «Голубое сало» вполне можно рассматривать и как «инженерный роман», точнее даже – «генно-инженерный роман»; вся интрига в нем основана, по сути, на некоей гениальной биоинженерной разработке. Собственно, само название – «Голубое сало» – ни больше ни меньше инженерный термин, обозначающий «вещество LW-типа, в котором энтропия всегда равна нулю» (4-й Закон термодинамики - sic!).
Мало того, фактически Сорокин творит новую инженерную реальность в этом романе. При том что это отнюдь не научно-фантастическое произведение и даже не произведение в жанре фэнтези. Роман в проективном ключе предлагает нам соответствующую научно-инженерную лексику: «живородящая текстура»; «сенсор-радио»; «логостимулятор»; «S-пластилин»; «скриптор» («те, кто записывает свои фантазии на бумаге»); «XL-протеин»; «психосоматический вакуум»; «сплачивание в «ласточкин хвост»; BORBO-LIDE – биомеханическая стабильность; «LM – показатель психопротеизма Джадда»; «DOG-адаться – увидеть плюс-позитные поля фиолетового спектра»...
Сорокин вводит даже целую номенклатуру будущего формально-бюрократического устройства НИОКРов (научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ). Например, такие сочные аббревиатуры: РОСГЕНИНЖ, ГЕНРОСМОБ. С абсолютной необходимостью появляется и новая инженерная специальность – «биофилолог, специализация – логостимул».
Но самое любопытное, что все это не такой уж и беллетристический фантазм: вполне реален, например, и даже широко используется сейчас термин «CG-специалист» (читается: «си-джи-специалист», то есть специалист по компьютерной графике).
После этого совсем иначе начинаешь относиться и к другому, казалось бы, даже циничному замечанию Сорокина: «Восточные сибиряки говорят на старом русском с примесью китайского, но больше любят молчать или смеяться┘»
Русский инженер мыслит в образах. Творит окружающий мир в образах. Но то же самое делает и любой другой инженер, говорящий на любом другом языке. И все же┘
Русскому инженеру (в силу каких-то – метафизических, я полагаю – причин) тесно бывает в рамках тех средств воплощения обуревающих его ментальных образов, которые предоставляет окружающая инженерная действительность. Грубо говоря, бетон и двутавровые балки – недостаточно флективные материалы для материализации этих ментальных образов. По крайней мере ему, русскому инженеру, мало этих конструкционных материалов! Оно и понятно┘
«Творчества как такового в инженерной деятельности гораздо меньше, чем текущей и, что греха таить, рутинной инженерной работы: выпуск программ, чертежей, протоколов испытаний, их согласование с другими специалистами, которые стараются изменить сделанное тобой и которым надо уметь доказать, что выбранное тобой решение или полученные результаты верны, далее предъявление чертежей или материалов проекта на всевозможные виды контроля и экспертизы, и опять надо доказывать, убеждать, и не один раз.
Все это является необходимым, почти каждодневным атрибутом инженерной деятельности, и все это надо выполнять, т.е. быть не только и не столько творцом, сколько добросовестным исполнителем в большом коллективе тебе подобных. Даже у главного конструктора (автор этих лекций проработал в этой должности 36 лет) в жизни больше рутинной работы, чем творческой, потому что без этой работы и постоянной учебы одно творчество плодов не даст» (Литвинов Б.В. Основы инженерной деятельности: Курс лекций/ Екатеринбург: УГТУ-УПИ, 2000, 224 с.).
Замечу, кстати, что академик Борис Васильевич Литвинов, главный конструктор российского ядерного оружия (Российский федеральный ядерный центр – ВНИИ экспериментальной физики, г. Снежинск), – автор совершенно замечательной книги эссе и стихов.
Тут-то и оказывается очень кстати «великий и могучий»┘
«Я сличил то и то – вот и отличился!»
Итак┘
Языковое творчество versus – инженерное творчество: кто на кого и как влияет? Я могу сугубо качественно предположить, что это именно русский язык способствует массовой «утечке» инженерных мозгов в литературу.
Есть тому и некоторые фактические подтверждения. Даже самые первые итерации в поисковых машинах интернета дают вполне ощутимое представление о масштабах этого процесса┘
Татищев Василий Никитич (1686–1750): закончил Инженерную и артиллерийскую школу, изучал горное дело, управлял заводами на Урале;
Даль Владимир Иванович (1801–1872): академик Петербургской АН, автор учебников «Зоология», «Ботаника» и конструктор мостов через реки Вислу и Урал;
Достоевский Федор Михайлович: окончил Военно-инженерное училище;
Гарин-Михайловский Николай Георгиевич (1852–1906): закончил Петербургский институт инженеров транспорта, работал на строительстве ж/д;
Замятин Евгений Иванович (1884–1937): окончил Кораблестроительный институт, морской инженер, участвовал в строительстве ледоколов «Ермак», «Красин»;
Вентцель (Грекова) Елена Сергеевна (1907–1982): д.т.н., автор трудов по теории вероятности, теории игр;
Гранин (Герман) Даниил Александрович (р. 1918): окончил Ленинградский политех, инженер-энергетик, учился в аспирантуре, работал в НИИ;
Ефремов Иван Антонович (1907–1972): окончил Ленинградский горный институт, ученый-палеонтолог;
Залыгин Сергей Павлович (1913–2000): кандидат технических наук, инженер-гидролог;
Казанцев Александр Петрович (1916–2002): окончил Томский технологический институт, изобретатель;
Борис Натанович Стругацкий (р. 1933): окончил механико-математический факультет Ленинградского государственного университета по специальности звездный астроном, работал на счетной станции Пулковской обсерватории инженером-эксплуатационником по счетно-аналитическим машинам;
Андрей Битов (р. 1937): окончил Ленинградский горный институт;
Андрей Вознесенский (р. 1933): окончил Московский архитектурный институт;
Владимир Маканин (р. 1937): окончил мехмат МГУ, преподавал высшую математику;
Михаил Задорнов (р. 1948): окончил Московский авиационный институт, имеет изобретения;
Владимир Сорокин (р. 1955): окончил Институт нефти и газа им. Губкина по специальности инженер-механик;
Виктор Пелевин (р. 1962): окончил с отличием Московский энергетический институт по специальности электромеханик, учился в аспирантуре;
Борис Рыжий (1974–2001): окончил Уральскую государственную горно-геологическую академию по специальности геофизик.
То есть недаром именно в России писателей называют – инженеры человеческих душ┘ Понимать следует почти буквально. (Впрочем, у этого крылатого, почти народного выражения есть не только точно известный автор, но и точная дата появления: 26 октября 1932 года тов. Сталин, беседуя с писателями на квартире у Максима Горького, произнес ее.)
Отсюда, как мне кажется, проистекают и культурологические, психологические и социальные аспекты существования русского языка в инженерной среде – это могло бы быть темой специального исследования. И не одного! (Например: общественная дискуссия 60-х годов прошлого века «физики и лирики»; феномен авторской песни; вечера поэзии в Политехническом музее и проч.). Было бы интересно проанализировать жанровый статус литературы «инженеров»: научная фантастика, историческая проза, документальная проза, драматургия, поэзия и т.д.
Russia is sur
Наконец, проблема, от которой нельзя увернуться никак: «Перспективы научно-технической литературы на русском языке в эпоху интернета: сопротивление бесполезно?»
Проблема эта в таком виде в последнее время обсуждается очень активно. Проходит, и довольно много, различных научных конференций, ей посвященных. Сама Сеть переполнена дебатами по этому вопросу.
Мне бы хотелось взглянуть на нее с несколько более общих позиций: что определяет жизнеспособность и развитие того или иного языка в техногенной цивилизации?
Начиная обдумывать этот феномен, мы неминуемо и очень быстро упремся в проблему конкуренции русского с английским языком. Впрочем, феномен этот – порождение отнюдь не эпохи интернета.
«...Ни один из современных языков не обладает такой выразительной силой и энергией, как английский... Его по справедливости можно называть всемирным языком... призванным в будущем оказывать все возрастающее влияние во всех частях земного шара», – писал еще в 1851 году немецкий филолог Якоб Гримм. (Цит. по: Кристалл Дэвид. Английский язык как глобальный/ Пер. с англ. М.: Весь мир, 2001, 240 с. – Весь Мир Знаний.)
А вот одна цитата из интернет-дискуссии накануне заседания круглого стола «Русский язык и духовный мир инженера»: «За духовностью идите в церковь, к попам и выучивайте церковный язык. А мне, инженеру, русский я или нерусский, нужен английский, немецкий, японский языки. Знал бы я их – мне цены бы не было в любой стране при хорошем инженерном оборудовании. Вся наша инженерная «слава» – контрафакт у немцев, американцев, японцев».
«Взгляд, конечно, очень варварский, но верный», – как сказал бы Иосиф Бродский. Судите сами.
В период с 1750 по 1900 год приблизительно половина всех значительных научных и технических работ было написано на английском языке.
Население Великобритании, составлявшее 5 млн. человек в 1700 году, к 1800 году удвоилось. В течение этого периода ни одно государство в мире не могло сравниться с ней по показателям экономического прогресса. Рост ВНП страны составлял в среднем 2% в год. Большинство изобретений эпохи промышленной революции были сделаны в Великобритании: использование угля, воды и пара для приведения в действие машин и механизмов, создание новых материалов, оборудования и транспортных средств┘
Из 160 журналов по языкознанию, выходящих сегодня в мире, примерно 70% используют английский язык. В периодике по вопросам физики – до 80%. (Кристалл Дэвид. Английский язык как глобальный/ Пер. с англ. М.: Весь мир, 2001 240 с. (Весь Мир Знаний.)
Да, собственно говоря, и саму World Wide Web (WWW) – всемирную паутину – придумал англичанин, сэр Тим Бернерс-Ли.
Недаром тот же Бродский утверждал: «Смысл – это первое, что интересует человека, на этом <английском> языке говорящего и пишущего. Разница между английским и другими языками – это как разница между теннисом и шахматами». (Соломон Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Изд-во «Независимая газета», 1998, 328 с. («Литературные биографии»).
Сегодня у нас в стране, в России, нет собственного промышленного развития. (Это, конечно, тема отдельного разговора.) Следовательно, нет и экспансии и укрепления позиций, нет обогащения языка новыми словами с русской основой (этимологией). А ведь были и не только знаменитый «спутник», но и, например, не менее легендарная марка фотоаппарата «Смена-8М» стала именем нарицательным: в Западной Европе существуют даже фэн-клубы поклонников этого устройства┘
Зато сейчас можно прочитать вот такие, полные абсолютно искреннего возмущения тексты: «Ни одно учебное заведение, ни один вуз не готовят профессионалов по требующимся специальностям. Более того, как выяснилось, российским трудовым законодательством┘ даже не предусмотрены соответствующие профессии – моделлер, текстурщик, визуализатор, композер, аниматор (выделено мною. – А.В.). Поэтому российские студии вынуждены записывать в трудовые книжки специалистов нового поколения названия специальностей прошлого века, когда о таком понятии, как 3D-графика, люди даже не подозревали.
Таким образом, моделлеры становятся «художниками-конструкторами», визуализаторы – «художниками-постановщиками», аниматоры – «художниками-мультипликаторами». А ведь 3D-анимация очень далека от классической мультипликации» («НГ» от 13.10.07, с.19).
В общем, совершенно прав директор Политехнического музея, профессор Гурген Григорян: «Инженер по своему существу космополитичен. И с этой точки зрения инженеров можно отнести к «группе риска» по критерию утраты культуры русской речи».
На каком-то подкорковом уровне, возможно, понимали эту угрозу и руководители советского государства в самый бурнокипящий – в культурологическом смысле – период его становления, в 20–30-е годы прошлого века. Ничего удивительного, ведь, например, в 1929–1933 годах основные фонды промышленности, которые к тому времени находились в катастрофическом состоянии, были обновлены на 71,3%, причем не менее 2/3 – за счет импорта (Рязанов В.Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в XIX–XX вв. СПб.: Наука, 1998, 796 с.). Вообще, по экспертным оценкам, за период индустриализации в СССР ввезли 300 тыс. станков. Инженер становится главным «переводчиком» в этом мире импортной техники. А вы говорите – глобализация, космополитизм!
И партийно-советское руководство по-своему пыталось демпфировать эту скрытую угрозу – и материально, и идеологически.
В 1931 году выходит постановление ЦИК и СНК об улучшении жилищных условий инженеров. (Меня, кстати, еще в детстве поразило роскошью описание жилищных условий Людоедки Эллочки, жены инженера Щукина, из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Напомню, инженер Эрнест Павлович Щукин получал зарплату 200 рублей в месяц и взяток, по его собственному уверению, не брал. Кстати, Остап Бендер, как раз предложив 200 рублей, выиграл аукционные торги на 10 оставшихся полукресел из гарнитура Кисы Воробьянинова. Для сравнения: в 1930 году, если крестьянское хозяйство имело доход на едока 300 рублей в год, его относили к кулацкому.).
В 1933 году – постановление об улучшении жилищных условий научных работников и в этом же году – писателей; почти следом – композиторов. Художники и скульпторы дождались аналогичного в 1935 году┘
Проходят такие экзотические мероприятия, как встреча жен московских архитекторов с женами инженеров Автозавода им. Сталина (1936 год).
Впрочем, «по-хорошему» договориться с инженерно-технической интеллигенцией не всегда удавалось. Тогда власть прибегала к кардинальным методам воздействия. «Одна из причин ареста главного архитектора ВСХВ <Всесоюзная сельскохозяйственная выставка> В. Олтаржевского (проведшего 12 лет в США), – пишет Владимир Паперный, – то, что он говорил со своей секретаршей по-английски». (Паперный Владимир. Культура Два. Изд. 2-е , испр., доп. М.: НЛО, 2007, 408 с.)
Сегодняшняя ситуация – опять же я сейчас говорю только о культурологическом ее аспекте – весьма схожа с той. Поэтому нам надо срочно (и резко!) поднимать если уж не качество жилья инженеров, то хотя бы качество инженерной литературы. Литературы – в широком смысле, но прежде всего инженерной периодики (или периодики для инженеров), научно-популярной литературы. Абсолютно объективные предпосылки к этому имеются все.
Русский язык пока еще остается 4-м или 5-м по распространенности языком в мире; существует вполне легитимная, если можно так сказать, общепризнанная история издания научно-технической литературы на этом языке. При всем моем уважении к языковым культурам соседей трудно помыслить адекватную научно-техническую и инженерную литературу на украинском, белорусском или казахском языках. (Разве что инструкции по эксплуатации бытовой электроники, да и то это будут только переводы.) А на русском она уже существует, уже есть международно признанная традиция. Хотя поле, жизненное пространство этой традиции, надо признать, в последнее время сильно сжимается. (С начала «нулевых» годов XXI века количество живущих в России людей уменьшается – на 0,5%, или на 800 тыс. человек в год.)
«Однако беда в том, что русская журналистика в отличие, кстати, от западной слишком беллетризирована, – считает профессор МГИМО Виталий Третьяков. – И поэтому более субъективна. Я думаю, от этого своего качества она никогда не избавится, да и не нужно. В этом ее национальная специфика, ее своеобразие». (Виталий Третьяков. Как стать знаменитым журналистом. М.: Ладомир, 2004, 623 с.)
Круг замкнулся. «Во, русский икс суров!»
Андрей Геннадьевич Ваганов – ответственный редактор приложения «НГ-наука» «Независимой газеты».
Автор выражает благодарность за помощь в подборке фактических материалов Виктории Шохиной и сотрудникам Библиотеки Политехнического музея. Источники, из которых взяты палиндромы в качестве названия статьи и ее глав: «Антология русского палиндрома ХХ века»/ Сост. В.Н.Рыбинский; под ред. Д.Е.Минского. М.: Гелиос АРВ, 2000, 192 с.; «Антология русского палиндрома, комбинаторной и рукописной поэзии»/ Сост. Г.Г.Лукомников, С.Н.Федин. Консультант Д.Е.Авалиани. М.: Гелиос АРВ, 2002, 272 с.
